Теренс Уайт - Хозяин

— Я знаю. Однако…

— Конечно, это может означать, что поначалу придется убить небольшое число людей. Мысль неприятная, но такова печальная необходимость. То же самое и в Природе. Если садовнику нужны цветы и фрукты, ему приходится уничтожать улиток и насекомых, каким бы добрым человеком он ни был. Тут уж ничего не попишешь. Думай о том, сколько добра из этого выйдет, не думай об одном только зле.

— А может из зла выйти добро?

— Конечно может, да оно и в Природе так.

Никки жалостно произнес:

— Лучше бы мне тогда и не рождаться в такой Природе.

— Ну, что тут поделаешь, — уже родился.

Они сидели на железных кроватях, стараясь не упускать из виду Шутьку.

Последняя, казалось, слегка спятила, не снеся невзгод островной жизни. Ей то и дело мерещились призраки мух там, где никаких мух не было и в помине, она застывала перед местами их воображаемых приземлений, делая стойку, совершенно как сеттер.

Узникам, будто детям, коротающим в унылой детской дождливый день, выдали для развлечения карандаши и бумагу. С их помощью они играли в слова или в крестики-нолики, — мистер Фринтон обозначил и то, и другое как «Полный финиш». Все остальное время они спорили.

— Скорее всего, он примет на себя власть над уже существующими структурами и будет их направлять. Это удивительно, к каким большим сдвигам приводят малые изменения. Люди называют себя Южными саксами и Народом Кента, и целые королевства поднимаются и воюют. А стоит им назваться Сассексом и Кентом — графствами, как война прекращается. Но сами-то места от этого не меняются, они какими были, такими и остаются. Так что, сам понимаешь, Никки, менять весь мир ему не придется. Он будет почти что прежним, только станет лучше.

— Я не разбираюсь в политике.

— Значит, ты осуждаешь его, основываясь на личной неприязни, а это неправильно.

— Почему?

— Потому что Истина выше Человека. И любое действие является либо правильным, либо неправильным.

— Это кто же сказал?

Вопрос выбил почву из-под ног мистера Фринтона, да иначе и быть не могло, ибо это был вопрос ценою в шестьдесят четыре тысячи долларов.

— Я хотел сказать, что…

— Мистер Фринтон всегда говорил нам, что верит в необходимость этого… объединения мира, — сказала Джуди.

— Он еще и про эволюцию кое-что говорил. О муравьях и о прочем. Я только не могу сейчас точно вспомнить, что именно.

И мистер Фринтон тоже не мог. Мысли этого рода из его разума были стерты.

— Джуди, милая, ну послушай. За десять секунд до того, как ты привела Хозяина, ты хотела его убить. Через десять секунд после этого он у тебя превратился в Белую Надежду христианского мира. Неужели ты не понимаешь, что в промежутке должно было что-то случиться?

— Просто мы были неправы, — в унисон заявили оба.

— Разве это правильно — держать меня здесь, как в тюрьме? Твоего родного брата?

— Конечно, правильно, пока ты такой глупый. Ты же можешь сорваться и попытаться его убить.

— Как это, интересно?

— Тут нет ничего невозможного, — сказал мистер Фринтон. — Ты мальчик сильный, а он слаб.

— Я попытался бы, — сказал в отчаянии Никки. — Я попытался бы, если бы мог, убить его. Он искалечил вас обоих, он похитил ваш разум, он одурманил людей, которых я люблю.

Никки действительно любил их. И сестру, и майора авиации.

Иногда трудно бывает припомнить чистоту и остроту ощущений юности, поры, когда все, с чем встречаешься в жизни, отзывается в тебе волнением, надеждой, уверенным предвкушением счастья, живым ужасом или любовью. Он и в самом деле способен был умереть ради них. Или во всяком случае чувствовал, что способен, — что был бы рад ухватиться за такую возможность, — и как знать, может статься, и ухватился бы. Негоже нам насмешничать над Вордсвортом с его облаками славы.

И оттого для него было мукой видеть, как омертвел их разум, как они обратились в мумий или марионеток, до чьих теплых сердец он не в состоянии был докричаться, но чьи доводы, тем не менее, побивали приводимые им. Он ощущал безысходность при мысли, что нет ему места на их совете, и беспомощно наблюдал, как все, что они отстаивают, обращается против них же, отравляя их ядом, — как скорпионов-самоубийц.

Против их доводов и возражений его оставались бессильны. Они их попросту игнорировали.

Быть может, именно это и ранит подростка сильнее всего, — разрыв, отстранение.

Он ненавидел, ненавидел и ненавидел Хозяина. Если прежде он, будучи невнушаемым, испытывал какое-то подобие страха, неприязни или даже презрительной жалости, какую питает юноша к старику, то теперь им владело беспримесное чувство слепого гнева. Он воистину жаждал сокрушить негодяя.