Елена Хаецкая: Изгнанник

— Ты кто? — спросил Хэрибонд невидимку.

— Я? Ну, Евтихий, — протянул в ответ голос, неприятно знакомый.

— Это у тебя нитки в волосах, верно? — прошептал Хэрибонд. — Мы виделись нынче, да?

— Нитки? — удивился Евтихий. — Это вовсе не нитки, глупый ты дурак. Почему никто из вас не понимает? Почему ты, например, не веришь? Почему ты видишь в этом только нитки? Это — Гоэбихон. Все, что от него осталось. — Хэрибонд услышал, как сумасшедший садится рядом с ним, даже ощутил его дыхание. — Думаешь, я безумен, да? Ношу в волосах целый город. А ты бы так смог?

— Нет, — признался Хэрибонд.

«Не спорить с психом», — приказал он себе.

— Вот видишь, — усмехнулся во мраке Евтихий. — А я могу… Зачем тебе Гоэбихон?

— Там хранится… одна вещь, — уклончиво проговорил Хэрибонд.

— Я провожу тебя туда, — неожиданно предложил Евтихий. — Только… — Он поежился, как будто от холода, и придвинулся ближе к Хэрибонду. — Уходить нужно сейчас.

— Сейчас ночь, — напомнил Хэрибонд. — Темно.

— Вот именно! — подхватил Евтихий. — Все-таки ты меня понимаешь. Ты один меня и понимаешь. Один во всей этой проклятой деревне. А все потому, что ты — нездешний. Вот и я нездешний. А кругом — тролли… И эти люди. Ты же с ними весь вечер разговаривал. Ты понял, какие они?

— Какие? — спросил Хэрибонд.

У него много нашлось бы определений для местной публики, но он предпочитал услышать от своего собеседника — какие именно качества аборигенов тот выделил в первую очередь.

— Какие они, Евтихий? — повторил Хэрибонд настойчиво.

— Они — местные! — сказал Евтихий. — Вот какие… Если ты возьмешь меня с собой, я тебя уведу. Только мешкать нельзя. Ты прямо сейчас возьми меня с собой, тогда я тотчас же уведу тебя.

— Договорились, — прошептал Хэрибонд.

Евтихий вдруг замер. Даже дышать, кажется, перестал.

— Ты ведь мне не доверяешь, верно? — спросил наконец Евтихий.

— Это имеет значение? — вопросом на вопрос ответил Хэрибонд.

Евтихий втянул голову в плечи, схватился за волосы.

— Знать бы, — глухо пробормотал он. — Знать бы, что имеет значение, а что — нет… Поверишь ли, у меня в голове все спуталось, а когда начинаю думать — болит.

— Как с похмелья? — Хэрибонд надеялся, что Евтихий не уловит вопиющей фальши в якобы сочувственном тоне собеседника.

Евтихий отмахнулся.

— При чем тут похмелье… Будто я похмельным ни разу не был… Нет — оно болит, болит по-настоящему… Как будто натрудил… Вот ты когда-нибудь что-нибудь себе натруживал? Руки, спину?

— Ну… да… — ответил Хэрибонд, слегка даже негодуя на собеседника за подобный вопрос. — Разумеется. Я много работаю руками.

Евтихий быстро зашептал ему в самое ухо, обдавая его несвежим дыханием:

— Нет, по голосу слышу, что ни разу ты себе ничего не натруживал… А у меня вечно что-нибудь болит. То спину потяну, то руки надорву. Но хуже всего болит голова. Я поэтому и думать ни о чем толком не могу. А все из-за того, что таскаю сдуру в волосах целый город.

— Ты уверен, что сможешь его найти? Ну, Гоэбихон?

— Для начала, надо перейти границу, — сказал Евтихий. — А там уж недалеко. Мы пойдем до пересохшего русла реки Маргэн. Там… все. Я там все потерял, понимаешь?

— Да, — сказал Хэрибонд.

— Ты когда-нибудь терял… все? Вообще все, чем дорожил в жизни?

— Разумеется, — сказал Хэрибонд.

В темноте Евтихий пристально поглядел на своего собеседника, но ничего не сказал. Молчание тянулось так невыносимо долго, что в конце концов Хэрибонда начало клонить в сон. И тут Евтихий больно схватил его за руку повыше локтя.

— Идем.

Туман был повсюду, такой густой и липкий, что дышать было почти невозможно.

— Здесь так повсюду? — спросил, мучительно кашляя, Хэрибонд.

Евтихий не ответил. Он медленно пробирался вперед, разводя туман руками, точно плывя, а не шагая по земле. Нитки в его волосах странно мерцали и светились. Сейчас только они и казались живыми в том мертвенном мире, где очутились оба путника.

Серая граница оказалась гораздо ближе к деревне, нежели предполагал Хэрибонд. Они добрались до нее еще до рассвета, и Хэрибонд поневоле замер, когда внезапно прямо перед ним выросла эта стена.

«Наверное, Великая Китайская так выглядит, — подумалось ему. — Жаль, что я там так и не побывал. Непреодолимое препятствие, от горизонта и до горизонта, от поверхности земли и до самой небесной тверди… Везде. Неумолимо. Никаких исключений…»

Но Серая граница обладала еще одной особенностью, которой наверняка лишена Великая Китайская стена: она была живой. Ее бока шевелились и колебались, как будто она действительно дышала. В первый миг она ужаснула Хэрибонда, а затем показалась ему ласковой и нежной, так что его поневоле потянуло пройти сквозь податливую кожу и очутиться внутри, стать частью этой тайной, полной загадок жизни.