Ольга Болдырева - Без души

Значит, души нет. Сознание, откликаясь на приказ, начало сканировать тело. Да все верно. Память, навыки, знания. Пустота рядом с сердцем — обжигающе холодная Бездна.

На миг мне показалось, что сейчас я почувствую сожаление, но нет, не смог. Сознание услужливо подкинуло мне ассоциацию, но больше ничего не пришло. Потом я медленно проверил то, что досталось мне от Эрика. Знания выплывали из памяти неохотно, словно говоря, что еще рано тревожить их. В себя бы окончательно придти. Я не стал настаивать.

Просто не мог заставить себя захотеть.

В коридоре раздались тихие шаги. Кто‑то, стараясь меня не разбудить, прошел на кухню. Дальше комната Леши — моего старшего брата. Память, словно преданный пес, подбросила несколько воспоминаний, как мы маленькими таскали конфеты, разыскивали по шкафам припрятанные подарки на Новый год. Когда выросли: он делал за меня домашние задания, я его прикрывал, если Леша приводил в дом компании или своих девушек, а также, обладая умением подделывать подчерка, писал записки для учителей, чтобы они отпускали его с занятий.

Брат… И снова ничего. Только Бездна.

Не захотелось броситься на кухню, чтобы обнять его, рассказать, что со мной произошло, и доказать свои слова. Даже сердце чаще не забилось. Вспомнил, когда Леша разбил любимую чашку отца, я взял на себя вину. А потом он выгораживал меня, после того, как я случайно выбил в классе окно. Какими же хулиганами мы были. Нет, по — прежнему пусто.

Я медленно сел на кровати, осмотрел свои руки, изучая узкие кисти и маленькие ладони с тонкими пальцами: они оказались обезображенными порезами и шрамами. Потом изучил свое тело. Оно было таким легким и маленьким, что на секунду, пока я ощущал свою наготу, стягивая одеяло, сознание провело ассоциацию с дискомфортом.

Бездна.

Наверное, осматривая себя, я ожидал увидеть высохший скелет. Хотя и обычная внешность всегда вызывала у меня горький смех, заставляя коллекционировать комплексы до встречи с Ирэн, когда я понял, что это не главное.

Помню в прошлой жизни как только меня не обзывали. То, что я видел сейчас — переходило все границы. Болезненная худоба, белая кожа, впалая грудь, неловкие движения, никакого намека на уроки самбо. Даже стопы оказались по — детски маленькими. А ведь тело — навскидку сто шестьдесят сантиметров, не напоминало детское. Но моя будущая госпожа сказала, что я всю жизнь переживу заново. Значит, она солгала. Я опять потерял время. Сила, повинуясь приказу, начала высчитывать мой новый возраст.

Оглядевшись, я осторожно поднялся с кровати. Тело слушалось с неохотой, словно до этого мало двигалось. Для начала стоило одеться. Потянувшись, я подошел к небрежно брошенным на спинку стула вещам. Мятые темные джинсы и черная рубашка, чтобы закрыть руки. Память безмолвствовала: в прошлой жизни я не любил этот цвет. Открыв небольшой шкаф, чтобы взять нижнее белье, обнаружил, что вся моя одежда была темных черно — серых тонов. Больше черных.

Знал, что если бы чувства были, испытал удивление. Возможно, память прошлой жизни, пусть и скрытая до этого дня оказала влияние на развивающуюся личность теперь уже ушедшего меня. Разницы нет, но, кажется, я увлекался психологией. Надев джинсы, я стал разбираться с чересчур длинными волосами — они были заплетены в косу, видимо, чтобы не мешали спать, и сразу я их не заметил. Разбирая странно — серые пряди, еще раз огляделся. Увидев в углу знакомый трельяж, медленно подошел к зеркалу, заставляя тело передвигаться. Нужно было узнать, что же произошло со мной. Появилась ассоциация, что в такой ситуации мне могло быть неуютно. Но вместо того, чтобы остановиться или зажмуриться я спокойно сделал следующий шаг, приближаясь к зеркальной поверхности.

Ни сомнений, ни томительного предвкушения.

Вгляделся в отражение. Лицо было моим, только изможденным, какое бывает у человека после долгой, тяжёлой болезни. Из глубин зазеркалья на меня смотрел худой, бледный, тонкокостный парень. Под пустыми серыми глазами темные круги, впалые щеки, губы пытаются изогнуться в горькой улыбке, но в место нее получается что‑то безумное.

В этот момент сознание вспыхнули цифры. Память вернулась лишь спустя пятнадцать лет… За это время я смог бы столько сделать. Изменить. Исправить. Но ничего не случилось. Ничего. Наверное, я бы и не смог — мал был. Ведь магия пробуждается после шестнадцати лет. Да и то, потом полгода отводится на адаптацию.

Меня пожалели: позволили не учиться ходить и разговаривать, расти. Как минимум на три года мой разум снова оказался бы отрезан от управления детским телом и абсолютно бессилен, бесполезен. Бессилие, осознание собственной беспомощности — это самое отвратительное ощущение. Человек устроен так, что может пережить и выдержать многое: болевой порог, психическая устойчивость, кажется, люди ещё не смогли узнать их предел. Но снова пережить роль стороннего наблюдателя я, наверное, не смог бы, окончательно повредившись в уме. Зачем моей будущей госпоже тронувшаяся игрушка? Девочка просто решила озаботиться сохранностью "интересной диковинки".