Осенние (СИ)

Перед сном я получила самый настоящий удар под дых: я попробовала нарисовать следующий портрет Валеры, чтобы постепенно убрать ему обгорелую кожу хотя бы на лице. И не смогла прорисовать даже овал его лица. Получалось что-то настолько неловкое, что даже свалить всё на примитивизм художника-дилетанта нельзя.

Ошеломлённая, я сидела за столом и смотрела на лист бумаги, испорченный несколькими неуверенными карандашными линиями.

К чуду, удивительному и радующему, привыкнуть легко.

На уроках в школе, на занятиях в университете я рисовала постоянно — что называется, от балды: и всяких пышноволосых и большеглазых романтических дамочек в профиль и фас, и мужественные физиономии романтичных юношей; часто — композиции с теми и другими, обожала рисовать птиц и цветочки. Ну, и не обошлось без прелестных кошечек. Но всё очень обобщённо и по-детски. И от нечего делать.

Когда я впервые во время болтовни с Таней машинально взяла карандаш и решила насмешливо зафиксировать её позу: она валялась на моей кровати боком, подперев щёку ладошкой, — я как-то не ожидала, что получится хоть что-то, кроме дружеской карикатуры. Но скупые линии неожиданно для меня обрели узнаваемость тела и лица. Заинтересовавшись увиденным, Таня предложила:

— А давай ты с меня портрет нарисуешь?

— А давай! — засмеялась я.

И несколько минут спустя таращилась на глазастое личико, обрамлённое светлыми кудряшками, вдруг появившееся на странице тетради. Ещё чуть позже таращилась на лист и сама натурщица. Потом посмотрела на меня исподлобья и спросила:

— Ты, что ли, в художку начала ходить? А мне не сказала?

Я покачала головой, не замечая собственного, открытого от неожиданности рта.

Так всё началось.

Рисовала я быстро — и постоянно поражалась, что получалось нечто, кажется, стоящее. После того как Таня убедилась, что у меня портреты (и не только её) выходят «здоровски», она уговорила меня попробовать сходить на Арбат — и тоже получилось, хотя сначала руки тряслись от страха. И тогда я поверила, что у меня всегда всё будет получаться. И рисовала — счастливая от самого процесса!.. Ну-у… За исключением тех нескольких случаев, когда у меня шло автописьмо, которого я боялась панически. Но это-то понятно почему.

А теперь я начала рисовать и цветными карандашами! И… Я привыкла к тому, что постоянно рисую — и мне удаётся всё!

… Посидев ещё немного над листом с беспомощными каракулями, я подумала: «Неужели у меня нет умения рисовать по-настоящему? Неужели всё моё умение — это автописьмо, в большей или в меньшей степени? А может, это просто депрессия?»

Отложила лист в сторону и пошла готовить постель ко сну. Засыпая, решила: «А если и в самом деле уехать к тёте Марине? На недельку? Отдохнуть от всего, что связано с Константином… Только надо с Женей поговорить — предупредить, что уезжаю, а то вдруг моё присутствие нужно будет здесь — из-за выставки…» А уже уплывая в сон, недовольно и мельком подумалось о том, что обычно снится последнее, о чём думала. Не хочу, чтобы приснился Константин!..

Ничего не снилось… Отчётливо слышала только кота — что во сне, что во время бессонных секунд… Или минут. Мурзила бурчал, бормотал и, кажется, ругался на своём, кошачьем языке. Он привык в холодные сентябрьские ночи спать у меня в ногах, а то и на них. А я разворочалась… Пару раз будто падала в беспамятную пропасть, но потом очень быстро выныривала в совершенно ясное состояние — хоть вставай и сразу что-то делай.

Помяни чёрта к ночи…

Приснился-таки!

Это я поняла в одно из пробуждений… Вытянула ноги из-под одеяла с котом и села с закрытыми глазами на кровати, прислонившись к настенному ковру. Ну и? Чего ты приснился?… Попробовала вспомнить сны — два их было. Кажется. А в полусонном состоянии да с закрытыми глазами приснившееся вспоминать легче.

Ага! Первый раз он приснился, как будто присел на край моей кровати и тихо сказал: «Начни сначала». Всё? Прогнав этот сон перед глазами, поняла — всё. А во втором сне он что-то делал. Хаотические картинки из сна мелькали перед закрытыми глазами, и на всякий случай я представила Костю снова сидящим. Картинка поехала. Только на этот раз он сидел не на кровати, а за моим столом и чем-то очень сосредоточенно занимался. Кажется, я подошла сбоку и заглянула через его плечо посмотреть. И увидела, что он рисует… Валеру!

Я резко открыла глаза и, быстро двигая ногами, съехала с кровати. Мельком почувствовала, как замёрзли плечи — за короткие минуты, пока сидела без одеяла. Накинула на спину джемпер, завязала его рукава на груди. В темноте, в унылом свете фонаря, который был направлен куда угодно, но только мимо моего окна, дошла до письменного стола и включила настольную лампу. Слева на столе у меня твёрдая коробка из-под обуви. В неё я ставлю самое нужное для работы за столом — то, до чего надо дотянуться сразу и почти не глядя: папки с рисунками, распечатка с принтера, книги, которые читаю сейчас. Тут же, внутри коробки, прячутся вазочки-карандашницы. Справа от обувной коробки — будильник.