Константин Бояндин - Ветхая ткань бытия

— Ты думаешь, что это нам? — удивился монах.

Порыв ветра, невероятный для тихого, солнечного дня, толкнул его в спину, вынудив сделать несколько шагов на запад.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Унэн, отряхивая ладони о рукава. — Во всяком случае, я предпочту идти сам.

То там, то сям из-под буйно растущей травы выглядывали отдельные, сильно пострадавшие от времени каменные бруски. Всё, что осталось от дороги.

— Все путешествуют, — произнёс Норруан задумчиво. Приоткрыл Книгу и поразился — последние страницы были исписаны иным почерком; крохотным, убористым, но очень аккуратным. Узнать бы, чья рука вписывает сюда то, чему суждено случиться (или что уже свершилось… где-то и когда-то). — Все путешествуют. Один я привык сидеть и никуда не двигаться… — он вчитался в бросившееся в глаза слово. Вздрогнув, подчеркнул его ногтем (хотя след моментально пропал) и позвал ворону.

— Слушай, — обратился он к ней и прочёл вслух: — «Игла, удерживающая твердь мира». Каково? Я-то думал, что Игла только здесь могла прийти кому-нибудь в голову…

Вьются строчки, вьются, излагают события, произошедшие неведомо с кем, неведомо когда. Вот только нет имён; вместо них на бумаге — лишь расплывчатые кляксы. Хотя и без имён Норруану были отчасти знакомы эти двое персонажей: монах неведомо какого монастыря и говорящая птица.

Он вспомнил свой кошмар — мохнатое чудище, об уродливой человеческой и птичьей головах. Не они ли это, часом? Вряд ли. После чтения этого текста монах представал совсем иным: небольшого роста, толстенький, широколицый. Ничего общего.

— Что происходит? — удивлённо воскликнула Морни.

Норруан наклонился над страницей. Целые абзацы текста плыли, размывались и, наконец, исчезали.

Постепенно исчезали, безо всякого особого порядка. Вначале протаял кусок на первой трети левой страницы, затем — беспорядочные части правой. Но, в конце концов, страницы стали чистыми. Норруан осторожно перевернул страницу назад. Всё в порядке. Его последняя запись — которая позволила вороне вернуться сюда, в Моррон, избегнув купания в Реке.

Ниже — чистая бумага, ждущая своего часа. Но слова об Игле и необычное видение островка, разрушенной башни и останков святилища не стирались из памяти. Что-то меняется, подумал Владыка Моррон без особого удивления. Автор спохватился и стёр ненужное… но мы успели это запомнить.

Вот бы передать послание этому загадочному монаху! Или же диковинной птице у него на плечах.

В сущности, мы чем-то похожи. Норруан оглянулся на вопросительно смотревшую ворону и рассеянно вытер лоб. Совпадения… совпадения-Ворона встрепенулась.

— Новости, — сообщила она, взъерошив перья. — Новости. Науэр только что причалил к острову. Мои лазутчики обнаружили его.

— К какому острову? — прошептал Норруан, бросая взгляд на карту Зивира, висевшую на стене. Никаких островов на Реке не предполагалось. — Какой остров, будь я неладен?!

— Не знаю, — ворона посмотрела на него левым глазом, наклонив голову. — Так мне сообщили.

— Но на Реке нет никаких островов!

— Значит, теперь есть, — ответила Морни спокойно. Сомневаться в донесениях она не привыкла. В противном случае нужно всё, абсолютно всё проверять самой.

«Теперь есть».

Норруан захлопнул книгу и надел чёрный плащ — предмет одежды, более подобающий торжественным церемониям, и практически бесполезный для чего бы то ни было ещё.

— Пойду-ка посмотрю.

Ворона посмотрела на него другим глазом.

— Куда ты собрался?

— В подземелье, — бросил Норруан на ходу. — Хочу кое-что проверить. Если хочешь, идём со мной.

Ворона опустилась ему на плечо, и Владыка понял, как мало стоит его плащ против таких когтей. Теперь понятно, для чего монах соорудил эту перекладину за плечами.

Молча стискивая зубы всякий раз, когда ворона плотнее сжимала когти, он потайным ходом обошёл вечно движущиеся лабиринты и ловушки, направляясь к сердцу Замка.

Науэр затравленно озирался.

Берег, к которому прибило плот, ощетинился мёртвыми когтями высохших ветвей. Некогда это, видимо, был кустарник — возможно, живописный и радующий глаз. Теперь, после многих лет пребывания в Речной воде, от былой красоты остались только окаменевшие остовы ветвей и сучьев. Они цепко впились в брёвна плота и не желали отпускать добычу по-доброму.

Неприветливый берег тянулся в обе стороны, сколько хватало глаз. Это было странно; восточная сторона должна быть пустыней. Или не должна? Науэр несколько раз попытался вспомнить всё, что по этому поводу говорили в Игле, и не смог.