Дмитрий Щербинин - Ворон

— Всякому, кто окажет сопротивление, будет перерезана глотка! Всех остальных — в рабство на вечные времена. Кроме тебя, конечно.

Маэглин кивнул — иного то он и не ждал.

Теперь надо было открыть створки — они поползли с тяжелым грохотом.

— Проклятье… — выругался посланник.

Со стены раздался голос:

— Эй, Маэглин?! Это ты?

— Да. — с трудом выдавил хранитель ключа. — Мне надо…

Он, покрываясь потом, замер, не зная, что придумать: действительно, ради чего, посреди ночи он мог вдруг отпереть ворота? Однако, тот дозорный, который спрашивал его, был успокоен и таким ответом, шумно зевнул; неспешно зашагал дальше.

И вот створка была открыта, через нее потянуло по ногам густым темно-серым туманом. Посланник еще раз хлопнул Маэглина по плечу, после чего, одним стремительным рывком, растворился в ночи.

Вот теперь то следовало Маэглину поскорее возвращаться в свою коморку, забиться там в дальний угол, и сидеть там, дрожа, и в нетерпении выжидая.

Казалось, только бы теперь и радоваться ему и кривить свое лицо в жуткую ухмылку, однако ж, какая-то неясная тревога снедала его — что-то было не так: от чего-то сердце сжалось, от чего-то тоска росла в нем.

И вот он, ухватившись своими дрожащими, длинными пальцами за створку, вглядывался в ночь, точно у нее ожидал найти ответ на вопрос: «В чем же причина этого волнения?»

А ночь, распахивающаяся за створками — жила, двигалась грозными образами. Туман плыл над течением Бруинена — это были волнистые, черные скаты — это была беспрерывно летящая шагах в сорока от Маэглина стена образов.

— Что за напасть? Будто она мне помешать хочет. Ну, уж нет, не выйдет. — эти слова он пробормотал, желая изгнать непонятное волнение из сердца.

И он надавил на створку, и загудела она, закрывая эту полную волнующих его образов ночь. Вдруг появилась маленькая тень; она шагнула к самым воротам, и за спиной ее волновались стяги тумана; раздался ясный детский голосок:

— Подождите, не закрывайте ворота, пожалуйста. Мне страшно здесь одной…

Это была девочка лет семи, в простом крестьянском платьице, — она подошла к нему — личико у нее было худенькое; худенькими были и ручки; она дрожала, и не понять было — от холода или же от страха.

Она взглянула на лицо Маэглина с надеждой, взмолилась:

— Пропустите меня, пожалуйста… Там бродит кто-то…

Тут Маэглин молвил то, что как-то само вырвалось у него — то, что он и не собирался говорить, о чем, вроде, и не думал:

— Да что же с тобою случилось, маленькая?..

Тут он хотел остановиться, но неожиданное, теплое чувство, вдруг взмыло в его груди, и язык сам ворочался:

— Почему же ты не дома?.. Замерзла, видать, проголодалась; да и страшно то, наверное, одной такой маленькой, в ночи то. Ну, проходи, проходи…

Он посторонился, пропустил ее; ну а сам сильнее надавил на створку; она с грохотом затворилась, а он стоял, прислушиваясь, что же в душе его происходит. А там, в его запертой, таящей детскую обиду душе, вдруг все выплеснулось на свободу, и он только цеплялся за прежнее.

Но он не испытывал больше ненависти к окружавшим его людям (даже и к отцу своему); более того — Маэглин не понимал, почему этот город должен гореть, кого-то должны убивать, а кого-то вести в рабство. Так же, он понял, что деньги ему не нужны, так как никаких вещей он не хотел, а ел очень мало, и мог прокормить себя рыбной ловлей.

Он отвел девочку в свою коморку; и только теперь почувствовал, как там душно. Он распахнул все окна, а, так же — оставил открытой дверь. Перед ней, на стол, поставил остывший свой ужин: овсяную кашу, мясные котлеты, а, так же — кружку яблочного сока в котором плавала одинокая муха.

Сам Маэглин уселся против девочки, по лицу его катились капельки пота.

Девочка освободила из яблочного сока муху, после чего принялась есть кашу.

— Так откуда ты? — спрашивал Маэглин.

Малютка отвечала ему:

— Родители мои живут в лесу. Заплутала я, никак родного дома найти не могла; вот решила пойти к государю — он поможет.

— Да как же получилось так, что ты, всю жизнь в лесу проведшая, не могла найти дорогу к дому? Ты ж, поди, там каждую тропку ведаешь.

— А меня леший по тропинкам заводил: все перепутал, да к одному месту лихому выводил.

— Так что ж за место такое?

— А там пепелище… Да, да — и вся земля вокруг выжжена. А дома-то нашего и нет. Не знаю, где искать его, где батюшка, где матушка мои? Леший все дороги перепутал. А я так долго в лесу блуждала! Ох — страшно мне там стало, да и голоса чьи-то там слышала! Вроде, как и не голоса даже, а камня валятся; и сейчас то к воротам подходила, а там тень такая… А что вы плачете, дяденька, дяденька — что ж вы плачете то?