Дмитрий Щербинин - Ворон

И где-то в голове Альфонсо негромко, как бы боясь нарушить что-то, заговорил ворон: «А вот это ждет тебя в окончании твоего падения. Сюда попадают многие люди, загубившие свой пламень, но не думай найти их — они бесконечно далеко отсюда, и бесконечно давно были растворены. Посмотри же, как ничтожно мало требуется от тебя — убить какого-то предателя — что он перед этой вечностью? Что он пред вечностью которой ты будешь владеть, если послушаешься меня?.. Слушай, слушай — ты захватишь пламень Иллуватора, ты поглотишь его в свою душу — и ты наполнишь образами и эту бесконечность. Подумай, как это велико, и как ничтожно мало то, что я от тебя требую: бесконечность и… надавить ножом ему на шею. Если бы ты меня послушался сразу, все давно было бы уже закончено. Итак?»

— Нет, нет, нет! — беззвучно вопил страдалец. — Пусть не будет звезд, пусть я здесь растворюсь, но никогда я не стану убивать своего друга!

В голосе ворона слышалась ярость: «Ты поклялся исполнить мое желание, и ты его рано или поздно исполнишь!»

В ничто стала проступать тьма, все больше и больше ее становилась, и вот, сквозь эту тьму, услышал Альфонсо голос Тьеро — как же легко стало ему, измученному, от этого простого человеческого голоса! Эти тревожные слова казались ему дивно мелодичным пением:

— Альфонсо, Альфонсо! Друг, что с тобою? Очнись!

Он тряс его за плечо, потом отбежал в сторону, и, тут же вернулся, плеснул в лицо холодной родниковой водою.

К Альфонсо вернулось зрение, и он видел небо, по которому разбежалась огнегривыми конями заря, видел налитые августовским солнцем пшеничные колосья, видел лицо друга, который склонился над и натянуто улыбался.

На самом то деле, в глазах Тьеро был ужас. За прошедшую ночь, волосы его друга поседели еще больше, щеки ввалились, а скулы, да и все линии лица выступили, стали пронзительными, страшными. Вокруг глаз — мрак, а сами глаза покрасневшие, и впалые; и в глубинах их такая боль, что, стоило взглянуть туда, и кружилась голова.

— Друг мой. — прошептал Тьеро, и положил руку на лоб Альфонсо.

Лоб был таким горячим, будто под ним развели пламень; частый и сильный пульс, судорожно надувался, и разрывался там. Тьеро было страшно — он чувствовал, что друг его находится в каком-то не представимым человеческому сознанию, мучительном состоянии. И ему казалось, что все это, неимоверно напряженное тело, сейчас затрещит, выгнется; переломается, скрутится, скомкается, а потом загорится, ослепительным синем пламенем, и даже пепла от него не останется.

— Друг мой, друг мой… — шептал Тьеро. — Ты извини меня — я, ведь, спал, а не должен был — за тобой мне следить надо было…

Альфонсо попытался улыбнуться, но, вместо улыбки, что-то страшное исказило его лицо. Горячие его губы выдохнули иссушенные слова:

— Я уже предал любовь… теперь он хотел, чтобы и дружбу я предал. Нет — лети в Ничто вся эта Вечность, и Пламень, и Иллуватор — не стану я делать то, что он хочет. Эй, Ты слышишь — Ты, ведь, где-то рядом! Я никогда не исполню то, что ты хочешь!

На глаза Тьеро, решившего, что его друг бредит, выступили слезы. Ему казалось, что смерть уже склонилась над Альфонсо, и решился бежать к дороге, звать на помощь. Он и на ноги вскочил, однако, Альфонсо перехватил его за запястье:

— Куда ты?!

— Я… ты подожди, а я вернусь скоро.

— Нет — не надо тебе никуда бежать. Помоги мне подняться. Мы дальше пойдем. Найдем Сереба, братьев — и дальше, на восток, в Среднеземье.

— Разве ты сможешь идти?

— А почему нет?! Голова кружиться?! Ноги слабы?! Душа болит?! Я уж такого испытал, что и стона из меня не вырвется. Помоги же мне, друг.

Тьеро помог ему подняться, и пошли они через пшеничные поля на восток…

Через несколько часов, они остановились на опушке леса.

Из кустов было видно поле, и кони, и отдельно от них — запряженная, двумя ослепительно белыми скакунами, карета судьи. Все они стояли около останков домика Кэнии, там же толпились и деревенские жители, что-то рассказывали, а порывы ветра время от времени доносили женские рыданья.

— Это ее приемная мать плачет. — молвил Альфонсо, и задрожал, уткнулся лбом в землю, и, чтобы предотвратить волнения Тьеро, заговорил. — Со мной все хорошо. Просто минутная слабость.

— А что приключилось?

— Потом как-нибудь расскажу, а, может, и не расскажу… Сереб где-то здесь должен быть. Хорошо бы они его еще не поймали.

— Ладно, предположим, Сереб — это хороший конь. Но, зачем тебе братья то? Ты бежишь — ладно, но их то куда тянешь? Зачем? Не лучше ли их здесь оставить?