Светлана Багдерина - Ведьма

В деревне, как известно, секретов не бывает: стоит кому-нибудь брякнуть любую нелепицу — и на следующий день ее уже обсуждают на каждом дворе. И чем чуднее идея, тем охотнее пересказывают ее друг дружке, и тем скорее ей верят.

Ворота хлопнули неожиданно и громко. Ануш, замершая на своей кровати в забытьи с зажатым в кулаке амулетом, вздрогнула, выпустила украшение из рук так, что оно повисло на цепочке, и обежала мутным взором полумрак комнаты.

Неужели уже вечер?!

За распахнутым окном шальной порыв ветра запутался в кронах вязов, усеивая землю сухими ветками и сорванными листьями, утробно, словно отрыжка великана, пророкотал гром, и девочка вздохнула облегченно: это не ворота и не вечер, это просто гроза!

Пол в сенях заскрипел под тяжестью человека, и рука ее непроизвольно схватила серебряное сердце с обжигающим как лед голубым камнем, опустила за пазуху и стянула посильнее шнуровку платья, чтобы не выбилась цепочка.

Кто же это мог явиться?

«Ах, если бы это был кто-то из ее обидчиков!» — неожиданно и сладко дрогнул в груди ледяной ком — хоть и по-прежнему колючий, но больше не ранящий, словно прирученный зверь, иглы которого теперь были направлены только во врага.

Уж тогда бы она показала, всем показала, что недаром прошли эти пять дней!..

Но это была мама.

— Почему ты так рано? — капризно нахмурилась девочка.

— Меня выгнали, — не замечая недовольства дочки, убито выдохнула женщина, мыслями и переживаниями еще там, на мельнице, среди выкрикивающих дикие обвинения работников, в глазах которых затаился страх.

— За что?! — потрясенно воскликнула Ануш, впервые за день очнувшись от липкого морока амулета — но мать будто не услышала ее.

Она присела на корточки, взяла лицо дочери в ладони, не давая голове опуститься, тревожно заглянула в глаза и заговорила хриплым срывающимся голосом:

— Анушенька, миленькая, почему ты не сказала мне… что тебя… били… какие-то…

И осеклась.

Глаза ее расширились, брови изумленно взлетели, рот открылся…

— Ануш?.. — прошептала женщина, пораженно вглядываясь в лицо дочки. — Ануш?.. Ты больна? Тебе плохо? Немедленно ложись в постель, я позову лечуху!..

— У меня ничего не болит! — с непонятным раздражением дернула плечом девочка.

— Но твои глаза… — растерянно моргнула мать.

— И мои глаза не болят тоже!

— Нет, да, конечно… Но… у тебя же голубые глаза!.. Были…

— А какие сейчас? — изумленно мигнула Ануш.

— Цвета топаза… с голубыми пятнышками…

— А что такое топаз?

— Камень… прозрачный желтый камень, — рассеянно пояснила мать. — Из которого делают глаза в статуях Радетеля.

Камень?

Топаз?..

Амулет!

В одно мгновение Ануш вспомнила, как удивлялась еще утром, что камушек на ее сокровище стал превращаться из желтого в голубой с янтарными искорками. А при чем тут ее глаза?..

Но что-то крошечное, забитое и запуганное до полусмерти в глубине души исступленно подсказывало, что ее глаза имеют к этому самое прямое отношение. Оно говорило еще что-то, но очень тихо и неразборчиво, а когда голос старухи прицыкнул на него, сжалось в дрожащий комочек и пропало совсем.

— Я слышала, что с возрастом глаза детей могут менять цвет! — услышала подсказку ведьмы и выпалила Ануш под обеспокоенным взглядом мамы.

«Но не за несколько ведь дней», хотела сказать женщина, и вдруг со стыдом подумала, что не помнит, когда она в последний раз смотрела в глаза своей дочери.

Неделю назад? Месяц? Когда муж был еще жив?..

— Да, милая… Это бывает… — виновато улыбаясь, кивнула она и, держась одной рукой за натруженную спину, тяжело поднялась. — У моей матери… твоей бабушки… были желтые глаза. Наверное, это по наследству тебе перешло… через столько лет… Надо же… Прости меня… сама не знаю, что подумала… Просто с этими несчастьями… Да еще и мельник теперь…

Голос ее, неровный и дрожащий, сошел на нет.

— Так почему он тебя выгнал? — требовательно уставилась на нее новым янтарным взглядом Ануш, и женщина невольно поежилась, заново вспоминая свою мать — волевую, холодную, безжалостную…

Но тревога и расстройство не располагали к разгадыванию загадок, и вопрос, что они будут есть через несколько дней, когда скудные запасы кончатся, снова волновал ее несравнимо больше, чем цвет глаз дочери.

Женщина замялась, словно сомневаясь, говорить или нет, но потом подумала, что хуже не будет, и вздохнула.