Татьяна Адаменко: Три истории о фейри

И вот, когда старый Хоган начал свою речь, с того края, где Пэдди сидел, чей-то голос, слишком тонкий и высокий для настоящего, вдруг спросил:

— А что, Энгус хорошо пел?

— Да нет, голос у него был, как у осленка, — от растерянности ответил Хоган чистую правду.

— А что, Энгус так танцевал, что никто за ним угнаться не мог? — снова спросил кто-то, и теперь этот голос звучал с края стола Майка.

— Конечно, не мог — он же насмерть ноги оттпатывал! — крикнула Рози Мюррей, и подружки ее расхохотались.

— А что, Энгус таким красавцем был, что глаз не отвести? — перескочил голос на середку, там, где Диллон пристроился.

— Да еще каким, если долго на него смотреть — сам перекосишься! — это уже Джоди Мэддокс сказала, которая на Энгуса большую обиду затаила, а почему — не об этом сейчас речь идет.

После ее ответа была тишина, в которой прозвучал еще один вопрос, как будто со всех сторон:

— Так зачем же он фейри нужен?

И раздался смех, словно в воздух подбросили хрустальные шарики.

А затем все услышали, как к воротам дома телега подъезжает, и возница кричит, что он тут хозяевам их парнишку привез.

Матушка Каллаган вместе с отцом кинулись наружу — а им навстречу Энгус бросился.

Охи, ахи, объятия… вдруг все заметили, что гость вдовы Майфейден, красный, как угли в очаге, бочком продвигается к краю скамьи, и, кажется, уже собирается встать.

Но без ответов ему уйти не удалось; кажется, ребра ему пересчитали с лихвой, а вот зубов у него потом обнаружилась некоторая недостача.

Энгус ни словом потом приятелей не упрекнул, и, поскольку он не чихнул даже от такой поддубной ночевки, они его послушались и себя не винили. И вскоре с преогромным удовольствием на свадьбе Энгуса с Джоди говорили тосты, такие длинные, что от начала до конца можно было успеть протрезветь, выпить и захмелеть снова.

Пэдди, Майк, Диллон и Энгус всю жизнь дружили, а если и случалось им заспорить, то лишь по тому поводу, кто же из них первый на пирушке придумал про Энгуса вопросы задавать. Каждый говорил, что он подхватил, а начал другой: Майк кивал на Диллона, Диллон на Пэдди, Пэдди на Майка, а Майк снова на Диллона; и только Энгус слушал их молча и молча подливал еще золотистого, ароматного, искристого яблочного сидра.

А еще некогда жил в деревне Ахаваннах кузнец Лиам Донахью с женой-красавицей; жили они так, словно с каждым днем влюблялись в друг друга все больше; и жили в достатке, не думая, что на стол поставить, привечая и угощая друзей и родню от всей души; но все же в чаше их счастья была трещина — очень долго не было у них детей.

И когда Аланна родила Лиаму первенца, сына Киарана, Лиам не давал ей ногами на землю ступить, все на руках носил и ее, и сына. Мальчик был таким крепеньким и красивым, что все, входя к ним в дом, говорили: «Благослови его Господь»; ведь именно таких детей фейри любят красть и уносить к себе в холмы.

И однажды пришла к Донахью в дом странная женщина, укрывшая лицо капюшоном, в зеленом плаще с белой меховой опушкой. Она вошла, сказала, что очень устала, и попросила воды; а пока пила, не сводила взгляда с ребенка в колыбели, хотя Аланна, почуяв недоброе, встала навстречу ей и пыталась заслонить малыша. Но взгляд этой гостьи ускользал от Аланны и снова стремился к ребенку.

Лиам, вернувшись домой, застал жену в таком отчаянье, что поначалу она не могла вымолвить ни слова, задыхаясь от слез и страха. И когда он выслушал ее историю, то сам побледнел, хотя постарался скрыть свои чувства и успокоить жену.

Ребенок проснулся и заплакал в один голос с матерью: он тянул к ней ручки и ныл, и скулил, и повизгивал всю ночь напролет; ничто не могло его успокоить, и в предутренней темноте Лиам заметил, что глаза его теперь отсвечивают зеленоватым, как у кошки, сиянием.

Сомнений не было: в их колыбели остался подменыш, и Лиам, не дожидаясь рассвета, заторопился к священнику.

Но, когда он с отцом Мэлоуном вошли в дом, то увидели, что колыбель пуста, очаг остыл, и нет в доме ни подменыша, ни Аланны.

Лиам чуть не обезумел, он метался по дому, выкликая имена жены и сына.

Горячие молитвы отца Мэлоуна не вернули семью Лиама, и Лиам едва не вытолкал его взашей без всякого почтения к возрасту и сану.

Кроткий отец Мэлоун пообещал к вечеру прийти снова, но Лиам, если и слышал его, то почти не понимал, о чем он говорит.

Он мог думать только о том, как же ему вернуть жену и сына; и к вечеру он уже был у подножия холма, где, как всем было известно, фейри часто устраивали свои танцы. В руках у него была фляга с виски.