Александр Шерман - Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1

Наступило молчание. Марион повернулась и побрела по берегу прочь, не думая о том, слышат ее или нет. Отвернувшись от человека, который обрек ее на гибель, она увидела собственную тень, зловещее и черное пятно, бегущее впереди и пересекавшее ей путь на каждом шагу. Спящее море больше не нашептывало ей слова любви и надежды, но с усталыми стонами билось у берега; вздохи ветра принесли с полей и лесов запах увядания и холод бури на далеком океане. Песок, казавшийся золотой пылью Пактола {56} 56 …золотой пылью Пактола — Пактол — речка в Малой Азии, на территории современной Турции. В древности славилась золотоносными песками и связывалась с мифом о Мидасе. , вдруг стал месивом камешков и обломков ракушек. Вся природа изменилась, но самая безнадежная перемена произошла в сердце Марион Харли, возвращавшейся домой из недолгого путешествия в поисках любви.

На следующее утро Вэнса разбудила на заре жена фермера; стоя у постели, она протягивала ему письмо.

— Это принес посыльный из дома сквайра. Он сказал, что должен был доставить письмо еще вечером, но час был поздний, и когда он пришел, мы все уже спали. Спозаранку он вернулся и велел разбудить вас.

— Благодарю вас. Можете идти, миссис Браун, — сказал Вэнс. Держа в руках нераспечатанное письмо, он неожиданно задрожал, словно от холода, от ужасного, неопределенного предчувствия.

Оставшись один, он сразу же распечатал конверт; нетерпеливые, дрожащие пальцы не слушались.

Внутри находилась полоска пергамента, которую Марион попросила подарить ей после помолвки, и надушенный листок бумаги с ее монограммой, пахнувший фиалками, запахом любимых духов девушки. Она писала:

«Ваш друг неверно прочитал иероглифы. Вот как я понимаю надпись:

“Узрите меня: я почитала себя возлюбленной царя средь людей. Он попрекал меня за скудную любовь, и теперь я лежу здесь”».

Через десять минут Вэнс, с упавшим сердцем, спешил к написавшей письмо. Утро было свежим, чудесным и нежным, как первая девичья мечта о любви, но Вэнс не замечал окружающей красоты, будто Каин, бегущий от гневного взора Бога и глаз людей с печатью на челе.

В коттедже были на ногах только слуги. Вэнс попросил горничную Марион спросить у госпожи, примет ли она его через полчаса.

Горничная ушла, и вскоре по всему дому разнесся ее пронзительный крик. Вэнс знал, что означал этот крик.

Перепрыгивая через ступеньки, он бросился наверх, мимо испуганного слуги, спешившего к хозяину, вбежал в спальню и застыл у кровати. Там, в торжественном обличии смерти, лежала его возлюбленная. Она надела подвенечное платье, купленное ей несколько дней назад заботливым отцом, дивное сочетание шелка и кружев, вышитое восточными жемчужинами. Фата, прикрепленная к великолепной короне волос, ниспадала по бокам, но на голове ее Вэнс не увидел венка. Ни единый цветок не украшал недвижную грудь Марион, ледяные пальцы не сжимали букет. В необычайном подвенечном убранстве не было ни цветов, ни драгоценностей, ни украшений, только жемчуг на платье и ожерелье из золотых скарабеев на шее.

Испустив мучительный стон, Вэнс наклонился над мертвой. С первого же взгляда он осознал, что с ожерельем произошла какая-то странная метаморфоза.

Странное, необыкновенное превращение! Жуки больше не казались золотыми игрушками, драгоценными безделками, они словно обрели жизнь и силу, которую приписывали им люди, поклонявшиеся скарабеям, как богам. Выпрямившись на мириадах ножек, остававшихся прежде сложенными и невидимыми, с раскрытыми крыльями, приподнятыми усиками и сверкающими, переливающимися алмазными глазами, блестевшими в первых лучах утреннего солнца, эти создания казались такими жуткими и потусторонними, что Вэнс в испуге отступил на шаг. Но мужество быстро вернулось к нему. С отвращением и ненавистью, какие испытывает человек, столкнувшись с происками нечистого, он вцепился в ожерелье и — несмотря на то, что опоздал и ожерелье уже выполнило свою роковую работу — coбрался было сорвать его с шеи несчастной. Внезапно вновь нахлынул неведомый ужас, и Вэнс понял, что старается напрасно. Каждая из тонких, как нити, ножек жуков заканчивалась миниатюрным когтем, и каждый коготь, глубоко погрузившись в тело жертвы, смертельной хваткой удерживал еще теплую добычу.

Тем временем встревоженные и недоумевающие домашние заполнили комнату; но Вэнс, повернув к ним бледное лицо и набухшие, налитые кровью глаза, попросил дать ему еще минуту наедине с телом нареченной. В комнате остался лишь отец Марион. Вэнс подвел его к кровати, указал на то, что лежало на ней, и спокойно произнес: