Юлия Григорьева: Искупление. Часть вторая (СИ)

Настоящей катастрофой для меня стали женские недомогания, случившиеся на вторую неделю нашего плавания. Мне было и стыдно сказать о них, ведь на тот момент мы еще не были близки, и была паника, потому что я оказалась без всяких необходимых средств. Флэй, к моему огромному стыду, заметил сам. Обозвал таргарской скромницей и отдал в мое пользование собственную рубашку, которая как раз сушилась после доступной в этих условиях стирки. Я тоже научилась стирать за это время, не привлекать же было мужчину к стирке моих панталон.

И скучно с дикарем не бывало ни минуты, даже если мы молчали. А молчали мы редко, чаще, когда он сверялся со звездами, закреплял руль, и мы, крепко обнявшись, засыпали. За все это время я не видела ни одного кошмара. А если мне снился Руэри, он всегда улыбался и одобрительно кивал. После таких снов мне было немного грустно, но недолго, потому что долго грустить рядом с несносным сыном Белой Рыси было невозможно.

Флэй много рассказывал мне о своем племени, об устройстве их жизни, о быте, легендах и поверьях. Он учил меня языку и добродушно смеялся над моим акцентом, вспоминая, как сам был в обратной ситуации. Только в Таргаре вызывали насмешки смягчения им некоторых звуков, я же, наоборот, произносила слова слишком твердо.

— Кто ты сейчас? — спрашивал дикарь.

— Алъен, — отвечала я.

— Альен, тарганночка, "ль", — талдычил он. — А должна стать?

— Своей я должна стать своей, — сердилась я, и Флэй тут же паясничал:

— Моя твоя не понимает!

— Деръес, — ворчливо ответила я.

— Дерьес. Сафи, "рь". Мягче произноси. Альен, дерьес, поняла?

— Да-а, — сопела я и снова повторяла мягкие звуки.

Альен — чужой, чужак, пришлый. Дерьес — свой, близкий. Мне нравилось слушать, когда он говорил на родном языке, но казалось, что я никогда не научусь. И все же, когда до Ледигьорда оставалось уже недолго, я могла поздороваться, назвать свое имя, назвать принадлежность к племени, но эти слова я не собиралась использовать, пока не пойму, что уже стала дерьес. И основания не торопиться у меня были.

Флэй не стал скрывать, что встретят меня настороженно, но был уверен, что быстро привыкнут и смогут полюбить.

— Тебя нельзя не любить, солнышко ты мое, — улыбался мужчина. — Мать и все остальные увидят то, что вижу я.

— А если нет? — тревожно спрашивала я.

— Главное, что у тебя есть я, — отвечал он, подмигивая. — Держись меня, тарганночка, не пропадем.

И я ему верила. Вообще доверие к этому мужчине было каким-то запредельным. Я словно растворилась в нем. Это пугало и радовало одновременно. Пугало, потому что все происходило все очень стремительно. Вроде не так давно, я еще стояла в дворцовом парке напротив вечно хмурого и неулыбчивого тарга Фрэна Грэира, уговаривая устроить мне последнюю встречу с мужем перед его казнью. И вот я уже в объятьях этого фальшивого тарга, оказавшегося дикарем со Свободных Земель, и отчаянно боюсь, что однажды эти объятья ослабнут, и я упаду в бездну.

А радовало, потому что впервые за последние почти девять лет моей жизни, мне не нужно было постоянно следить за тем, чтобы остаться собой и не потерять душу рядом с жестоким Таргарским Драконом, герцогом Найяром Грэимом, превратившего меня в свою любовницу и всеми ненавистную "Таргарскую Ведьму". Сейчас я могла быть просто женщиной. Позволить себе быть слабой, хрупкой, зависимой и любимой, потому что быть рядом с Флэйри, сыном Годэла, из племени Белой Рыси, даже слабой было приятно.

Флэй очень рассчитывал успеть достичь Ледигьорда до начала осенних штормов. Пока нам сопутствовала удача. От самого Таргара всего несколько раз нас накрыла небольшая буря. Мой дикарь быстро убрал парус и загнал меня под навес, более-менее защищавший от ветра и холодных водных брызг. И снова я не сомневалась в том, что он вытащит нас. Вытаскивал, не забывая сыронизировать, глядя, как последняя трапеза покидает мой желудок, отправляясь прямиком за борт:

— Море дало, море взяло.

Я избавилась с ним от излишней стеснительности, потому что раздражала ироничность дикаря, захлестывавшая его, когда он глядел на мои пунцовые щеки. В конце концов, махнув рукой, я начла забывать замашки благородной дамы. Жить мне не во дворце, а в поселении, учиться разжигать печь и самой готовить. И самое главное, меня ничего из будущих обязанностей не пугало, просто хотелось ответить заботой на заботу своего мужчины.

— Все будет хорошо, — уверял меня Флэй.

— Ты же рядом, — обычно отвечала я.