Дмитрий Скирюк - Руны судьбы

— Не обращай внимания, — сказал он ей, — а то он тебя насмерть заболтает. У Вольдемара давняя мечта — стать старостой деревни. Спит и видеть, как бы Клааса столкнуть с насеста. То прямо тут копает под него, народец подбивает, а то эшевену доносы пишет. Даже в город ездил. Правда, всё впустую — мы за Клааса горой, мужик что надо. А этот неизвестно ещё, что натворит.

Грог был напитком мореходов и для девушки, пожалуй, оказался слишком крепок, не говоря уж о цене. Изобретение матросов из Британии, где сырость и туман были постоянными спутниками, он лишь совсем недавно добрался до благословенной Фландрии и здесь распространился повсеместно, дорогой, как всякое лекарство. Ялка не спешила его пить, тогда Михель сам отхлебнул из кружки и поёжился от удовольствия.

— Аа-ах! крепка, зараза… Но ты-то выпей, я своё ещё сегодня нагоню, а может, хватит мне уже. А ты пожалуй что глотни, согреешься. Откуда ты?

Ялка обхватила кружку красными от холода ладонями. От нагревшихся стенок сочилось мягкое тепло. Кружка была большая, английского олова, и грога в ней, казалось, было мало — где-то треть. На деле Ялка знала, что это было даже слишком для неё.

— Я… — начала было та и вновь чихнула так, что зазвенели стёкла. Покосилась виновато и утёрла нос платком.

Замолчала.

Чих неожиданно помог ей оправдать молчание. А как сказать? «Издалека»? Но Фландрия мала — всю из конца в конец проедешь за неделю… если повезёт, конечно. Наверное, она одна такая дура, что ходит кругами и ищет незнамо, кого. Называть свою деревню Ялке тоже не хотелось, равно как не хотелось, чтоб её считали попросту бродяжкой. И память услужливо и очень кстати подсунула совет тётушки Минни.

— Я иду на богомолье.

— А, — кивнул тот понимающе. — А…

— В аббатство Эйкен, — тотчас же закончила она, опережая все возможные вопросы, и Михель снова закивал. Вопросов больше не последовало, Ялка успокоилась и наконец решилась отхлебнуть из кружки. Грог был крепок и горяч, у девушки мгновенно выступили слезы и, как выражалась тётушка Катлина, «прохудился нос». Она опять схватилась за платок, а когда проморгалась, полумрак корчмы ей стал казаться много мягче и уютнее. Трактирщик закончил протирать посуду и теперь сосредоточенно записывал что-то карандашом в огромнейший гроссбух.

— А что, это и вправду он добился, чтобы фонари на улицах поставили?

— Ага, — фыркнул Михель, — добился. И поставили. По праздникам их даже зажигают.

— По праздникам? А так?

— А так — накладно чересчур. Из своего кармана, что ли, ворвань покупать?

— Тогда зачем они?

— Пускай стоят, — махнул рукою тот. — Опять же, польза есть какая-никакая: хоть есть при случае, куда разбойников повесить.

Ялке почему-то расхотелось есть.

Тем временем три друга Михеля решительно, но как-то незаметно перекочевали к ним за стол.

— Знакомься, — Михелькин покивал на них, смешно вытягивая шею и указывая на каждого по очереди подбородком. — Это Герхард, это Ганс, а это Мартин. Это Ялка, и она идёт на богомолье.

— На богомолье? Странно, — усмехнулся тот, которого назвали Гансом. — На богомолье ходят сотнями, в сезон, когда тепло, а не сейчас, в дожди и слякоть… Ты чего, отстала, что ли от своих?

— Я… Нет, я просто так. Одна.

— Без подруг?

— Ну, да. Чтоб быть поближе к богу.

Три приятеля переглянулись.

— Ну, а что, — сказал один, задумчиво скребя в затылке, — зачем ей кто-то ещё?

— В самом деле, зачем. Она ж не драться до святого Мартина идёт.

— Куда?!

— Ну к этому… отшельнику Иосгу, где морды бьют со свечками, чтоб это… Это самое…

Все трое почему-то рассмеялись, громко, но не злобно. Ялка напряглась, но потом опять оттаяла, убедившись, что смеются не над ней. Зачем-то заказали ещё вина, хотели вновь налить и ей, но она отказалась. Настаивать не стали, но зато опять спросили о чём-то. Вообще все четверо держались с ней на удивленье вежливо, что настораживало. Ялка отвечала невпопад, кивала или же качала головой, надеясь, что спрашивать им скоро надоест. Но четверо приятелей не отступали, им и впрямь сегодня было скучно. Герхард рассказал какую-то смешную историю, и все долго смеялись, даже Ялка прыснула и снова разразилась громовым «ап-чхи», что вызвало ещё одну лавину смеха. Приволокли поднос со снедью, Ялка вынула монетку, порываясь расплатиться, но четвёрка загалдела, возмущаясь, и полезла в кошельки. Герхард предложил выпить за неё, а Михелькин так и вовсе заявил, что паломницы, а тем паче — такие красавицы заходят к ним не слишком часто, и они будут рады её угостить. Ялка вспыхнула и снова расчихалась, что все четверо безоговорочно восприняли как одобрение. И немедленно выпили.