Тим Северин - Дитя Одина

Фрейдис, никогда не упускавшая возможности напомнить людям, что она дочь первого гренландского поселенца, забрала в голову, что Торфинн и Гудрид по собственному их неумению не смогли обосноваться в Винланде, и что у нее, Фрейдис, это получится лучше. Она столь страстно толковала об этом, что к ней стали прислушиваться. Зимовье Лейва, говорила Фрейдис, пока еще принадлежит ее сводному брату, а стало быть, род Эйрикссонов, твердила она, должен вновь использовать это владение и преумножить его, и ни один человек, кроме нее, этого сделать не сможет. Она приступила к моему отцу с просьбами позволить ей снова занять эти дома. Лейв отвечал уклончиво. Он уже решил, что не станет тратить ни людей, ни припасов на Винланд после столь неудачного вложения их в предприятие Торфинна. Поэтому он отделался от Фрейдис обещанием, что одолжит ей эти постройки и даже семейный кнорр, но на том условии, что она сама наберет команду. Однако никто и ничто не могло остановить Фрейдис, коль скоро она принималась за дело.

К общему удивлению, Фрейдис обзавелась не одной командой, но тремя, да еще и вторым кораблем. Вот как это случилось: весной после нашего возвращения из Винланда в Браттахлид из-за моря пришел корабль, принадлежавший совместно двум братьям-исландцам, Хельги и Финнбоги. Это был самый большой кнорр, какой мы только видели, такой большой, что мог нести на борту шестьдесят человек. Хельги и Финнбоги решили перебраться в Гренландию и привезли с собой всех своих домочадцев, добро, скот и домашнюю утварь. Разумеется, оба брата пришли к Лейву, чтобы испросить у него совета, где им поселиться. Однако Лейв не очень-то обрадовался новоприбывшим, ибо слишком хорошо понимал, что эти исландцы — люди буйные. Как в свое время Эйрик Рыжий, они бежали из Исландии от ярости кровной вражды, приведшей к нескольким смертям. Троих из них уже обвинили в убийстве. Лейв прекрасно представлял себе, какие ссоры и распри пойдут, когда вновь прибывшие после безуспешных попыток осесть на пограничных землях начнут потихоньку подвигаться к лучшим землям, поближе к воде. По сему случаю мой отец, приняв обоих братьев по видимости гостеприимно, весьма тревожился, как бы они не задержались надолго. Он посоветовал им плыть вдоль берега на север и подыскать там новую землю — и чем дальше от Браттахлида, тем лучше, думал он про себя.

В этом опасном деле, пока Лейв пытался как-то избавимся от незваных гостей, а исландцы стали проявлять недовольство, Фрейдис, прирожденная интриганка, нашла свою пользу. Они примчалась из своего дома в Гарде и явилась к Хельги и Финнбоги.

— Я собираю людей для походи в Винланд и займу там зимовье Лейва, — сказала она им, — Почему бы вам не присоединиться ко мне? Там полно хорошей земли, которую я смогу дать вам, как только мы устроимся.

— А опасность от скрелингов? — спросил Финнбоги. — Мы слышали, что Торфинн Карлсефни считает, что ни один норвежец не сможет удержаться в Винланде по причине враждебности скрелингов.

Фрейдис отмахнулась.

— Карлссфки оказался трусом, — сказала она. — Все его разговоры об опасности со стороны скрелингов и о том, что их слишком много, — просто предлог для сокрытия того, что и он, и его люди ни на что не годятся. Если вы присоединитесь ко мне, нас будет достаточно много, чтобы скрелинги остереглись нападать.

Она предложила Хельги и Финнбоги взять с собой три десятка поселенцев. Столько же возьмет и она. А вместе их силы будут скрелингам не по зубам. У нее уже был список охотников на это дело из Браттахлида и Гарды — в основном ее закадычные друзья, парочка недовольных и несколько неудачливых хуторян, которые нечего не теряли, присоединившись к Фрейдис. Мне же она по-прежнему была не по душе, а доверял я ей еще меньше прежнего, но мое имя тоже значилось в списке. Противу всякого здравого смысла, будучи недоволен и тоскуя по Винланду, я вызвался отправиться со своей теткой. Ни я, ни мой отец Лейв никак не думали, что Фрейдис удастся организовать настоящий поход, а когда она преуспела в этом, я побоялся сказаться трусом, отступив в последний момент. В этом решении сказалась и моя незрелость. В двенадцать лет я был переменчив и упрям. Уйти с ней в поход представлялось мне единственным способом сбежать от тревоги, терзавшей меня с тех пор, как Гудрид с Торфинном уплыли в Исландию, а мне осталось, как я полагал, прожить всю жизнь в тесных пределах Браттахлида. Вновь во мне ожила жажда странствий, которую вложил в меня Один.