Марк Лоуренс - Принц шутов

Я вошел в Римский зал (на самом деле — целый ряд помещений: парадный и бальный залы, кухня, конюшня, да еще и второй этаж, заполненный бесчисленными спальнями) через западный вход, служебный, предназначенный для судомоек и прочего сброда. На карауле сидел Толстый Нед, прислонив алебарду к стене.

— Нед!

— Мастер Ял!

Он вздрогнул, просыпаясь, и едва не упал со стула.

— Отставить.

Я подмигнул ему и прошел. Толстый Нед держал язык за зубами и не препятствовал моим прогулкам. Он знал меня с тех пор, когда я был маленьким чудовищем, мучившим младших принцев и принцесс и льстившим тем, кто был постарше и мог поколотить. Тогда он и правда был толстым. Теперь, когда жнец замахнулся для последнего удара, плоть его обвисла, но прозвище осталось. Титул «принц» славно служил мне, я мог за него прятаться в трудную минуту, а имя Ялан напоминало о короле Ялане из Красной Марки, правившем в ту пору, когда у нас еще был император. Его называли Кулаком Императора. Такие имя и титул, как у меня, сами по себе обладают аурой, достаточной, чтобы дать мне небольшое преимущество, в котором я, несомненно, нуждался.

Я почти добрался до своей комнаты.

— Ялан Кендет!

Я остановился в двух ступенях от балкона, ведущего в мои покои, занеся ногу для следующего шага и держа сапоги в руке. Я молчал. Иногда епископ просто выкрикивал мое имя, обнаружив, что кто-то напакостил. По правде говоря, обычно я и был первопричиной случившегося. Но в этот раз он смотрел прямо на меня.

— Я вижу тебя, Ялан Кендет, черным от греха, крадущимся в свое логово. Спускайся!

Я обернулся с извиняющейся ухмылкой. Церковникам нравится внушать вину — причем часто причина как таковая не имеет значения. В данном случае я был виновен в том, что попался.

— И вам прекраснейшего утра, ваше святейшество!

Я поставил сапоги у себя за спиной и двинулся вниз, к нему, как будто все так и было задумано.

— Его превосходительство приказал мне доставить вас и ваших братьев в тронный зал ко второму удару колокола.

Епископ Джеймс нахмурился; щеки его были серыми от щетины, словно его тоже вытащили из постели в неурочный час, хотя причиной, надо полагать, была не прелестная ножка Лизы де Вир.

— Отец приказал?

Прошлым вечером за столом он ничего не сказал, а кардинал не был склонен просыпаться раньше полудня, что бы святая книга ни говорила о лености. Ее именуют смертным грехом, но, насколько я знаю по опыту, похоть влечет за собой куда большие неприятности, а леность греховна лишь тогда, когда вас преследуют.

— Приказ пришел от королевы.

Епископ еще больше нахмурился. Ему нравилось относить все приказы на счет отца, как высшего, пусть и не самого пламенного, представителя церкви в Красной Марке. Бабушка как-то сказала, что с радостью надела бы кардинальскую шапку на ближайшего осла, но под рукой оказался мой отец, который обещал в перспективе быть еще послушнее.

— Мартус и Дарин уже пошли.

Я пожал плечами.

— Они и появились раньше меня. — Мне еще предстояло простить это моим старшим братьям. Я остановился на расстоянии вытянутой руки: уж очень епископ любил выбивать грех из блудного принца — и снова стал подниматься. — Я оденусь.

— Ты пойдешь немедленно! Уже скоро второй удар колокола, а ты вечно прихорашиваешься не меньше часа!

Как бы мне ни хотелось поспорить со старым дураком, он был прав, и я знал, что к Красной Королеве лучше не опаздывать. Я подавил усмешку и поспешил мимо него. Я не смог сменить свой бархатный наряд, довольно стильный, правда, изрядно пострадавший во время бегства. Впрочем, сойдет. Бабушка в любом случае предпочитает видеть своих отпрысков в окровавленной броне, и пара грязных пятен как раз получит ее одобрение.

Я опоздал в тронный зал: под отголоски второго удара колокола подошел к бронзовым дверям, огромным, каким-то неуместным, украденным из еще более великолепного дворца кем-то из моих дальних кровожадных родичей. Стражники смотрели на меня как на птичье дерьмо, невовремя влетевшее в окно и лужей растекающееся по полу.

— Принц Ялан. — Я воздел руки, чтобы поторопить их. — Возможно, вы слышали обо мне? Я в самом деле приглашен.

Самый рослый из стражников, в до блеска начищенной бронзовой кольчуге, с алым плюмажем на шлеме, молча распахнул левую створку двери и впустил меня. Мои усилия подружиться с дворцовой стражей не распространялись на избранных людей моей бабушки: для этого они были слишком высокомерны. И им слишком хорошо платили, чтобы они могли впечатлиться моей щедростью, да еще наверняка и прекрасно знали, что я из себя представляю.