Марк Лоуренс - Принц шутов

— Какая отличная ночь, чтобы напиться! — приветствовал меня Баррас, спускаясь по ступеням. Для него все ночи были хороши, чтобы напиться.

— А для этого нужно вино, — развел руками я.

Баррас отодвинулся в сторону, и показался Роллас с большой флягой.

— При дворе нынче оживленно.

— Клан собрался.

Баррас вечно гонялся за новостями. Подозреваю, половина его жалования зависела от передачи сплетен его отцу.

— Синяя Госпожа опять играет в свои игры?

Он закинул руку мне на плечи и повел меня к Общим воротам. Послушать Барраса, так кругом сплошные заговоры народов, а то и похуже — заговор, призванный подорвать остатки мира в Разрушенной Империи.

— Если б я знал. — Он упомянул о Синей Госпоже, о которой говорили все вокруг. Баррас всегда настаивал, что бабушка и эта колдунья ведут какую-то собственную войну, причем уже не один десяток лет. Если это правда, то, на мой взгляд, это хреновое оправдание, учитывая, что я не замечал ничего такого. Истории про Синюю Госпожу казались такими же сомнительными, как те, что рассказывали про магов, заполонивших западные дворы, — Келема, Кориона и еще полдюжины других, по большей части шарлатанов. Лишь существование бабушкиной Молчаливой Сестры придавало слухам толику достоверности. — Последний раз я слышал, что наша подруга в синем бежала с одного тевтонского двора на другой. Возможно, ее уже повесили за ведовство.

Баррас хрюкнул:

— Будем надеяться! Будем надеяться, что она не вернулась в Скоррон и не развела опять эту свою войну.

В этом я был с ним согласен. Отец Барраса вел мирные переговоры и носился с ними, как со вторым сыном. Я бы предпочел, чтобы пострадал близкий родич, а не результат этих переговоров. Ничто не могло заставить меня вернуться в горы и опять воевать со Скорронами.

Мы покинули дворец через ворота Победы в добром расположении духа, передавая друг другу флягу веннитского красного, а я рассказывал о преимуществах ухаживаний за сестрами.

Мы вышли на площадь Героев, и вино у меня во рту обратилось в уксус. Я поперхнулся и уронил флягу.

— Там! Видите ее?

Кашляя, утирая слезы, я забыл о собственном правиле и показал на старуху с бельмом. Она стояла у подножия огромной статуи последнего управляющего, мрачного на своем жалком троне.

— Эй, прекрати!

Руст постучал меня по спине.

— Кого? — спросил Омар, глядя туда, куда я показывал. Облаченная в лохмотья, старуха, в принципе, могла сойти за тряпки на высохшем кусте — что, видимо, и показалось Омару.

— Едва не потеряли! — Баррас поднял флягу, невредимую в тростниковой оплетке. — Иди к папочке! Все, теперь-то я хорошенько за тобой присмотрю! — И он прижал ее к груди, как младенца.

Никто из них не видел Молчаливую Сестру. Она еще немного постояла, прожигая меня слепым глазом, потом развернулась и исчезла в толпе, устремляющейся в сторону рынка Трента. Понукаемый спутниками, я тоже пошел, терзаемый старыми страхами.

Мы пришли в «Кровавые ямы» вскоре после полудня, причем я потел и нервничал — не только из-за жары не по сезону или из-за того, что мое финансовое будущее легло теперь на пару весьма широких плеч. Молчаливая Сестра всегда вселяла в меня тревогу, а сегодня я как-то слишком на нее насмотрелся. Я продолжал озираться, почти ожидая вновь увидеть ее на многолюдных улицах.

— Давай-ка поглядим на это твое чудище!

Лон Грейяр хлопнул меня по плечу, вытряхнув из воспоминаний и напомнив, что мы пришли в «Кровавые ямы». Я изобразил улыбку и пообещал себе, что выдою этого засранца до последней кроны. У Лона были раздражающие манеры, слишком дружелюбные и одновременно бесцеремонные, и он вечно цеплялся за все, что ему ни скажешь, — словно сомневался во всем, даже в ваших сапогах. Ну ладно, вру я немало, но это не значит, что родня всяких мелких князьков может позволять себе такие вольности.

Я остановился перед дверями и попятился, окидывая взглядом наружные стены. Здесь когда-то были скотобойни, пусть и роскошные, будто король тех далеких времен хотел, чтобы даже его скот забивали в зданиях, способных посрамить дома соперников, таких же жалких, как и он сам.

Я видел старуху с бельмом за пределами тронного зала лишь раз, когда она показалась на улице Гвоздей рядом с одним из богатых особняков в западном ее конце. Я как раз вышел из бального зала в доме посла с юной красоткой, получил по физиономии за труды и стоял, остывая и разглядывая улицу, прежде чем вернуться внутрь. Я качал зуб, проверяя, не расшатала ли его треклятая девица, когда увидел Молчаливую Сестру на широкой улице. Она стояла там, вот как есть, держа в одной руке ведро, в другой — кисть из конского волоса, и рисовала знаки на стене особняка. Не на ограде сада, выходящей на улицу, а на стене самого здания, и ни охрана, ни собаки как будто не замечали ее. Я смотрел на старуху и чувствовал, как усиливается холод, словно ночь пошла трещиной, через которую утекло все тепло. Она явно не торопилась, изображала один знак и переходила к следующему. В лунном свете казалось, что она рисует кровью, широкими размашистыми мазками, рассыпая брызги, и получаются символы, закручивающие ночь вокруг себя. Женщина огибала здание, набрасывая на него петлю из краски, медленно, терпеливо, безжалостно. Я забежал внутрь, боясь этой старухи с ведром крови больше, чем юной графини Лорен, ее не в меру быстрой руки и братьев, которых она вполне могла натравить на меня ради защиты своей чести. Радость ночи, однако, улетучилась, и довольно скоро я отправился домой.