Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха

— Что-о?

Встрепенулись и остальные преподаватели.

— В кого превращаете учеников? — разошёлся Погорелов, не обращая внимания на пыхтящего от злобы ректора. — В собственное подобие?

— Я… мы… э-э…

— Да вы белены объелись, господин учитель истории! — вступился за ректора один из деканов.

Погорелов смело вышел вперёд.

— Я объелся? — прохрипел он. — Да вы жульничаете! Перевираете… Неугодных, имеющих своё мнение, гоните прочь. Видно боитесь, что в старости вдруг обнаружите себя в окружении инакомыслящих воспитанников. А, следовательно, вы боитесь, что…

Ректор резко поднялся и громогласно заявил:

— Любая школа призвана формировать нацию!

— Согласен. Но вот вопрос: какую? Кого вы видите под этим понятием?

— Кого? — вместо ректора вновь заговорили деканы. — Всех, кто…

Но закончить им не дал сам ректор:

— Знаете что… мы… да, именно мы — преподаватели — должны нести своим ученикам представления о добре и о зле, рассказывать о том, что твориться в мире…

— Конечно! — ехидно бросил Погорелов. — Нести представление… своё представление… навязанное… Вы «прижимаете» всех, кто пытается вступить в дискуссию. Взамен порождаете себе подобных…

— Мы — учителя! — ректор неожиданно взвизгнул.

— Позволю себе сейчас привести слова великого Тенсеса, о том, что только умные любят учиться, а вот дураки — учить…

— Вон! Пошёл вон!..

Этот крик до сих пор звучал в ушах Погорелова.

— Это хорошо, что ты пришёл, — он приблизился к Семёну. — Я, конечно, сам хотел тебя разыскать, а ты, вот прибежал… Это хорошо.

— Почему?

— Вот что, братец: я имею кое-какие связи в Посольском приказе. Тебя туда возьмут.

— Что? Куда? Зачем?

Погорелов по-доброму рассмеялся.

— Говорю, что договорился о твоём будущем…

— Посольский приказ… А как же учёба? Я ведь не закончил…

— В общем, тут такое дело… через несколько дней многих учеников отчислят из университета.

— Отчислят? Почему? Они плохо занимаются?

— Они, скажем так, не из благополучных семей… Университет становится более… закрытым, что ли. Наш новый ректор считает, что надо его «облагородить».

— Но моя семья же заплатила деньги…

— Деньги! Чудак ты человек! Для них твои деньги — пыль. А повод для отчисления всегда найдётся. Так что отправляйся завтра в Посольский приказ. Там найдёшь старика Остапа. Скажешь ему, кто ты такой. Он всё устроит.

Семён по-прежнему не мог понять, что происходит. Сначала его огорошили новостью о том, что из университета выгоняют Погорелова, а теперь тот сам говорит, будто на очереди и Прутик.

— Это… это… А, может, подождать? Может, обойдётся? — клипал глазами Семён.

— Не обойдётся. Я видел списки. Там значишься и ты.

Семён вмиг погрустнел и осунулся.

— Ну! — дёрнул за нос паренька Погорелов. — Знаешь поговорку: «Всё что не делается…»

— Знаю, — вздохнул Прутик. — Просто… просто…

— Всё наладится. Я точно в том уверен.

— А вы куда?

— На Святую Землю. Нашёл там, у Храма Тенсеса, себе местечко. Коли что, может, и тебя туда вызову. Ещё, братец, увидимся! Ты верь в лучшее.

Погорелов вытянул несколько серебряных монет и протянул их своему ученику.

— Это тебе, — твёрдо сказал он, всовывая деньги в маленькую дохлую ладошку Прутика. — И не спорь, и не возражай.

На глазах Семёна выступили слезинки. В этот самый миг ему казалось, что рушится весь мир. Таких «страшных событий» он даже себе вообразить не мог.

Подавленный, сильно огорчённый парнишка вышел в коридор и медленно поплёлся куда глаза глядят.

— О, Сарн! Да за что же ты меня так? — от горечи Прутик был готов завыть. — Это не справедливо!

И словно в насмешку из памяти всплыли слова из святых писаний: «Пути богов выше путей людских, и мысли их выше мыслей тварных…»

Взглянув на монеты в своём кулаке, он тихо шмыгнул носом, и потопал дальше.

На занятиях Семён сегодня так и не появился. Всё отсиживался в сарае Овсова. С наступлением ночи на душе мальчишки стало ещё тоскливее. Сон как назло не шёл. Мысли будто заведённые крутились лишь вокруг слов Погорелова об исключении.

А ещё подумалось о родителях, о родной деревушке, самой красивой, самой весёлой в округе.

Сердце больно защемило и на глаза сами собой выступили слёзы.

«Вот ты, Семён, хотел же вернуться домой? — злорадствовала вредная частичка сознания Прутика. — Скоро и вернёшься… Потешишь своих родных».

Стало вновь обидно от подобного замечания… Всё от бессилия… несправедливости… Ведь сколько сил отдали отец и мать, чтобы отправить своего сына на обучение, да и не куда-нибудь в мастерскую, а в Лигийский университет. А он, такой-сякой, не оправдал…