Мария Теплинская - Короткая ночь

Теперь, века спустя, эти колты бережно хранятся у другой девушки, носящей, по странному совпадению, то же имя, что и прежняя их владелица. Она надежно хранит их в берестяной табакерке, а они хранят ее от бед и невзгод. И ей ли бояться какого-то там Яроськи, когда есть у нее такая надежная заступа — колты праматери Елены!

Одно время ее, правда, кое-что немного смущало: ведь Ясь, передавший ей обереги, сам был их обладателем в течение долгих семи лет. Отчего же они тогда не оберегли его, не отвели грозной беды? В конце концов она поняла: обережная сила женских амулетов не распространяется на мужчин, у них свои хранители.

Из раздумий ее вывели раздавшиеся неподалеку звонкие голоса. Она огляделась и увидела поодаль группу молодых односельчан, расположившихся под старой березой. Вон они все — Виринка, Агатка, Ульянка, приветливо махнувшая ей рукой. В центре Доминика грациозно прислонилась к стволу березы, а возле нее — пухленькая, вся в ямочках, толстушка Марта, обаятельная своим веселым добродушием. Рядом с Мартой еще неприятнее смотрятся поджатые губы Даруни и ее недобрый, завистливый взгляд.

А вот и хлопцы — сероглазый Саня Луцук со своей мушкой-родинкой над верхней губой; вот обогнавший их по дороге Михал Горбыль и его младший брат Хведька. Оба они смотрят на Лесю: один — с безнадежным восхищением, другой — с откровенной издевкой. Здесь же и Василек, не сводящий восхищенных глаз с Ульянки, а она лишь лукаво смеется, притворяясь, что даже не замечает его.

И внезапно Леся даже вздрогнула: она увидела Данилу. Он присел на землю, устланную палой листвой, подле Доминики, обнявшей березу, а сам тоже, как и все, глядел на Лесю, но как-то странно глядел. Как всегда, он словно бы и видел ее, и не видел, но теперь в его глазах таилось еще и какое-то тяжкое, безысходное смятение, от которого у нее сжало сердце.

— А вот она зараз сама нам все расскажет, — раздался звонкий Ульянкин голос. — Эй, Лесю, иди до нас, что ты там стоишь?

Леся взяла за руку невестку:

— Подойдем, Гануля!

Они подошли ближе.

— Ну что ты молчишь, рассказывай! — затеребила ее Виринка.

— Да о чем рассказывать-то, Вирысю? — не поняла она.

— Ну, про Яроську-то! — настойчиво донимала подружка.

— А что про него рассказывать? — удивилась Леся. — Яроська как Яроська. Ну, встретили мы его давеча на дороге, едва нас конем не стоптал. Но ведь не стоптал же, успели мы вывернуться!

— Ох, и завидую я тебе! — усмехнулся Вася. — Я-то сам до сих пор дух перевести не могу, так мурашки и бегают! Ты что же: в самом деле такая храбрая или просто ничего не разумеешь?

— Нет, вы на нее поглядите! — тут же возмутилась Дарунька. — Мало нам было прежней докуки, так теперь еще гайдуков на нас навела, того гляди в деревню нагрянут!

— А вот это ты напрасно, — неожиданно вступился за Лесю Саня Луцук. — Их ведь трое на дороге было, не одна же… Так бы и я мог сказать, что Василь гайдуков навел, или Янка.

— Ишь ты! Янка его по рукам не бил!

— По рукам, может, и не бил, а зато ихнего пса — за хвост да о дерево! Так что обоим есть что припомнить!

Леся меж тем украдкой посматривала на Данилу, который старательно отводил взгляд, делая вид, что любуется игрой закатных бликов на речной воде.

Насмешница Василинка, глядя на них, не смогла удержаться от колкости:

— А ты, ольшанич, глядел бы в оба! А не то смотри, перебьет Ярослав у тебя девку-то!

От этих слов у Леси подломились и задрожали колени, бешено застучала кровь в висках, и сердце едва не оборвалось. А Данила шумно, сквозь зубы, вздохнул и небрежно махнул рукой:

— Иисусе-Мария, опять все о том же! Ну с чего вы взяли? Сама же небось и набрехала, а я тут при чем?

— Вот, слыхала? — не упустила случая и Даруня. — Сам же он и сказал, что о тебе думает, а ты-то уши развесила…

— Ничего она не брехала! — возмутилась Ульянка, повернувшись к ольшаничу. — Ты что же, бессовестный, девчину срамишь понапрасну?

Данила отвечать не стал; вместо него опять встряла Дарунька:

— Такова, стало быть, девчина! К хорошей-то худое не липнет, сама ведь знаешь!

А Леся застыла ни жива ни мертва, словно громом сраженная. Но еще более поразило ее то, что глаза юного шляхтича говорили совсем иное, чем вещал язык. В его серых прозрачных глазах сквозь напускное спокойное равнодушие отчетливо промелькнуло смятение и как будто мольба. И лишь много позже она поняла, что это была мольба о прощении — за свое бессилие, за малодушие и предательство. Ибо в эту минуту — Леся это тоже до конца осознала лишь после — Данила предал ее, и предал уже не впервые.