Кристофер Сташеф - Пока чародея не было дома. Чародей-еретик

Аббат поднял кубок и предложил тост:

— За Грамерай.

— За Грамерай, — эхом отозвался Род, радуясь тому, что за это выпить он был готов от души. Однако он сделал крошечный глоток, поскольку терпеть не мог сладкие вина.

Аббат выпил не больше — чисто символически. Затем он откинулся на спинку стула и повертел в руке кубок.

— Чем я обязан радости видеть вас?

И было такое ощущение, словно он и впрямь рад видеть Рода — вот только по каким-то своим причинам.

— Их величества со все нарастающей заботой следят за ролью Церкви в Грамерае, милорд.

— Воистину, — проговорил аббат напряженно, но с улыбкой, — им и следует заботиться об этом, ибо только богобоязненная страна может быть мирной и единой.

— Что ж, с этим я по крайней мере согласен, — облегченно отозвался Род. — Если все люди в стране исповедуют одну и ту же религию, она служит сплавом для государства.

— Странно сказано, — нахмурился аббат. — Не скажу, что я готов с этим спорить, но у меня такое чувство, будто вы почитаете религию орудием государства.

«А разве она всегда не была таковой?» — подумал Род, но вслух этого не сказал, поскольку припоминал несколько случаев, когда все было с точностью до наоборот.

— Вовсе нет, милорд. Воистину, Церковь соотносится с государством, как душа с телом.

— И тело без нее мертво? — Аббат снова улыбнулся. Казалось, он немного расслабился. — Славно сказано, славно. Я на редкость утешен тем, что мои царственные чада видят это столь ясно.

Род не совсем был уверен в том, что их величества выразили бы эту мысль такими же словами, как он. «Ну да ладно», — решил он.

— Однако, милорд, если тело болеет, душа страдает.

— Нет — если в ней жива мысль о Царствии Небесном, — возразил аббат и нахмурился. — Однако я согласен с тем, что больной человек может быть склонен к гневу и отчаянию. И все же подобные испытания закаляют душу, если человек их смиренно переносит.

Род вдруг вспомнил о горящих руинах деревни, которые видел вскоре после налета разбойников.

— Это верно, однако болезнь не стоит пестовать. По крайней мере так меня учили в детстве: грешно вредить собственному телу, поскольку оно — храм Господень.

— И это верно, — не стал спорить аббат, однако нахмурился еще сильнее. — Но не ошибайтесь: для вечной жизни тело ничего не значит. Вечна только душа.

Трудно было не обратить внимание на логическую погрешность — в том смысле, что аргумент аббата мог быть использован как оправдание угнетения, но Роду это удалось. Он явился к аббату ради примирения, а не ради споров.

— Но разве Господь против того, чтобы мы имели здоровый дух в здоровом теле?

— Не против, однако из-за этого не стоит делать вывод о том, что тело и душа равны для Господа.

— Конечно же, милорд, вы не станете утверждать, что тело должно быть рабом души!

Род был доволен собой — вот он и поставил главный вопрос, ради которого приехал к аббату: кто должен править — Церковь или король с королевой?

— Не рабом, — уточнил аббат, — а слугой. Несомненно, тело во всем должно повиноваться душе.

Тупик. Род сделал глубокий вдох и попытался придумать другой подход.

— Но как быть, милорд, если заболевает душа?

— Тогда она должна обратиться к Церкви, дабы исцелиться!

Что ж, некоторые из средневековых церковников были великими психологами-практиками. Некоторые. Но от Рода не укрылось то, что аббат вел спор по кругу, упорно отказываясь рассматривать прикладные моменты собственных аналогий.

— Однако покуда душа хворает, милорд, она способна посеять смятение в теле, не так ли? — спросил Род, живо Представив одного шизофреника, которого когда-то знавал, — неопрятного, небритого, нечесаного.

Вероятно, аббату припомнилось что-то подобное, поскольку вид у него сразу стал печальным.

— О да, но ведь мы с вами говорим о теле государственном, а не человеческом!

Аналогии перестали работать на него — и он резво от них отказался.

— Верно, и мы говорим обо всей Церкви, а не о чьей-то конкретной душе. Однако бывали времена, когда Церковь, в некотором смысле, хворала: она распадалась на части, верования которых противоречили друг другу.

— О да, ереси пускали корни, и до тех пор, пока они не были искоренены, успевали наделать немало вреда. — Аббат нахмурился. — Тем более причин для того, чтобы искоренять их — огнем и мечом, если потребуется!

Вот так аббат переступил черту.

— Однако заповедь гласит: «Не убий».

— Заповедь говорит не о злобных совратителях, которые уводят чад Господних с пути истинного! — резко бросил аббат. — И наверняка вы не желаете быть одним из таких!