Тимофей Печёрин - Парад обреченных

Глаза у нее при этом сверкнули безумным блеском. А опухшие разбитые губы растянулись в улыбке. Только не в безумной уже… но лукавой какой-то. Игривой.

Ошеломленный Киф не нашел ничего лучше, кроме как ударить снова. Но занесенная рука так и зависла в воздухе. Как на невидимую преграду наткнувшись на… смех. Да-да, на одновременно торжествующее и искренне-веселое хихиканье пленницы. Очень быстро переросшее в хохот безумия. Так могла смеяться гиена — зверь, обитающий в родных краях Аль-Хашима. Или ведьма, на шабаше сподобившаяся свиданию с бесами. Причем с несколькими сразу.

От такого смеха Кифу хотелось зажать уши. А еще больше — попятиться прочь. И вообще забыть дорогу в эту чертову развалюху.

— Ну что же ты, паренек, — проговорила, отсмеявшись, Катрина, — то смертью мне грозил. А теперь даже ударить боишься.

Невзначай… хотя скорее все-таки намеренно интонациями она напомнила вору уличных шлюх. Тех единственных представительниц слабого пола, что соглашались иметь с ним дело. Даже с ним…

— В этом все вы, мужики, — не унималась пленница, — на словах-то силой, храбростью кичитесь. На воителей легендарных киваете… ха-ха. А как доходит до дела — рохля на рохле. И слюнтяем погоняет.

И… ты правда хочешь знать, зачем я здесь? Да, пожалуйста! Слушай. Я собиралась распорядиться своей жизнью, как хочется мне. А не мужу, свекрови, соседу. И не дожидаясь, пока Господь меня призовет. Какой-то добрый человек согласился помочь мне в этой затее. Но он оказался мужиком — вот беда. А мужики никогда ничего не доводят до конца. Потому что рохли! Слабаки!

Вдоволь выговорившись, Катрина как бы между прочим облизала разбитую губу. Язык у нее, как заметил Киф, был… хм, весьма недурен. Как, впрочем, и сама молодая пленница. Взглянув на нее с этой, изначально неожиданной, стороны, вор понял, как мог бы отомстить. И за насмешки, моральное унижение — и просто за напрасно потраченное время. Ибо след, оставленный парочкой недругов, оказался ложным.

— Покончить с собой мечтаешь, — прошептал вор, склоняясь над связанной Катриной, — а вот не надейся. Такой радости я тебе не дам. Лучше освобожу тебя… выпущу на все четыре стороны. Но прежде… доставлю радость себе.

С этими словами он принялся было развязывать веревки, опутавшие пленницу. Затем, плюнув с досады, выхватил нож. И грубо перерезал путы… как бы случайно повредив платье Катрины. И не абы где, а возле груди. Что только раззадорило вора.

И не его одного, как вскоре стало ясно. Освободившимися руками женщина сперва сама рванула на себе платье. Отчего оно разошлось, открывая грудь и плечи. Затем с неожиданной силой Катрина обхватила Кифа за шею, подаваясь вперед, прижимаясь к вору. В первый миг тот было решил, что пленница пытается его задушить. Но ласковый шепоток развеял все опасения.

«Прости, милый… я ошиблась… ты не рохля… давай, помоги же мне!»

И эти двое помогли друг другу. Помогли… для начала избавиться от столь неуместной сейчас одежды. Да, они почти не знали друг дружку. Не знали, но нуждались — он в ней, она в нем. И даже далеко не стерильная обстановка грязного сарая их не остановила. В конце концов о нормах гигиены жителям этого мира только предстояло озаботиться. Причем не один век спустя.

…хибару, где свела их судьба, Киф и Катрина покинули вместе. Ближе к вечеру. А дальше их след терялся в дебрях столицы. Но одно можно было утверждать с уверенностью: домой, к мужу и свекрови, несостоявшаяся самоубийца так и не вернулась. Именно так: несостоявшаяся — потому что труп ее не нашли тоже. Ни всплывший со дна Морны или крепостного рва, ни разбившийся о булыжники мостовой.

Не стал возвращаться и Киф под начальственную длань брата Теодора.

Что до самого инквизитора, то донесений от вора он прождал до вечера. После чего, признав потерю еще одного человека в отряде, отправился в Краутхолл лично. Потрясая охранной грамотой, брат Теодор дошел аж до королевского замка. Где был охотно принят, хоть и не королем, но советником его величества. Не последней фигурой при дворе.

Советник был тяжело ранен, лежал в постели и даже говорить мог медленно и еле слышно. Придворный лекарь предостерегал его от приемов в таком состоянии. И до поры советник, в общем-то не возражал. Однако, узнав, что явился инквизитор, да еще по поводу беглого алхимика, всеми предостереженьями пренебрег. Состояние, мол, вряд ли улучшится. А то, что он хотел сообщить, сам считал крайне важным.