Кристофер Сташеф - Чародей в скитаниях

— Ах, да, это мой дядя, — Л'Аж взяла за руку безобразного старика с пожелтевшими всклоченными волосами и в лоснящемся черном костюме. — Петти Пур, разрешите представить вам Цукора Блутштейна* [8].

Старик уставился на Петти, широко раскрыв округлившиеся глаза, и рот у него широко растянулся в улыбке. С заостренного клыка упала влажная капля. Петти содрогнулась.

— А, я вижу вы заметили его отличительную черту, — улыбнулась Л'Аж, обнажая собственные клыки. — Это семейное.

— Сча... счастлива с вами познакомиться, — заикаясь, произнесла Петти.

— И я, — хохотнул Цукор Блутштейн, — и я тоже.

— Не зарывайся, старый дурень, — прошептала ему Л'Аж. — А то спугнешь ее. — Вслух же она предложила Петти:

— Не хотите ли присесть и расположиться поудобнее? Я попрошу подать вам чаю, — она присела в угол и дернула за веревку колокольчика. Миг спустя ввалился дворецкий, и Петти в ужасе ахнула. Это был великан по меньшей мере семь футов ростом, одетый явно в чересчур малый для него наряд лакея. Ступни у него выглядели чрезмерно большими, а квадратное лицо с ломаной линией волос еще сильнее обезображивали швы шрамов. Он стоял с опущенными веками и по обеим сторонам шеи у него торчали электрические контакты. И угрюмо ухнул как филин.

— Чая, — резко бросила Л'Аж, а затем обратилась с сияющей улыбкой к Петти:

— Со сливками или с лимоном, милочка?

— Э... со сливками, если позволите. И с сахаром, — Петти в ужасе прижалась спиной к высокой спинке кресла с подголовником.

— И, э, томатного сока для меня, — закончила Л'Аж, — и конечно, несколько кексов. Да, это все, Франк.

Дворецкий что-то пробурчал и утопал из помещения.

Съежившаяся Петти медленно выпрямилась.

— Что... что он такое?

— Да так, лишь мелкая халтура, созданная мной в свободную минуту от нечего делать, — отмахнулась от этого вопроса Л'Аж. — А теперь, милочка, расскажите немного о себе. У вас есть какие-нибудь близкие?

Не переставая ворчать, дворецкий неуклюже протопал на кухню. Тетушка Дилувиан, потная толстая старуха в длинном платье оторвалась от размешивания варева в котле.

— Чего ей?.. Чаю? Для чего еще?.. Общество? Девственница? О, да, уверена, ее они примут с распростертыми объятиями, еще бы, первая настоящая еда, какую им доводилось видеть за много лет. А то ведь жила лишь за счет этого своего сына, а за счет чего жил он мне и думать не хочется... Родрик!

Дядя Родрик, пожилой горбун, оторвался от выжимания томатов.

— Ась?

— Сбегай наверх и нацеди мне две унции, — крикнула тетушка Дил.

— Но он ведь уже отдал сегодня, — возразил дядя Родрик.

— Тут особый случай, — отрезала тетушка Дил. — Ему просто придется поднакачать еще немного.

— Обескровит она его так вконец, как пить дать, — пробурчал Родрик.

Он взял небольшую мензурку и потащился наверх по черной лестнице.

На первой лестничной площадке он проковылял мимо роскошной спальни хозяйки и свернул в соседний покой. Это помещение было скромным и спартанским — лишь голый деревянный пол, чистые бежевые стены и старая, забытая, высохшая рождественская елка в углу, с потрескавшимися и разбитыми игрушками и грустно поблекшим серебряным «дождем».

В центре помещения стояла старая пыльная кровать с балдахином, а на ней лежало бронзовое тело с закрытыми веками и плавно подымающейся и опускающейся грудью.

— Бедный паренек, — вздохнул дядя Родрик, проковыляв через помещение и усевшись на стул около кровати. — Бедный паренек, — он взял безвольную руку молодого человека, расположил ее над краем постели и, держа мензурку под запястьем, ввернул в вену небольшой кран. Хлынула темно-рубиновая жидкость и полилась в мензурку. Когда она поднялась до вытравленной на стекле отметке «2унц», дядя Родрик завернул кран, отвинтил его, вытер платком и мягко положил руку обратно на постель.

— Ничего, ничего, — утешающе произнес он, хоть и знал, что Мак Черч* [9]его не услышит. — Ничего, ничего.

Он встал, скрипя старыми костями и вздыхая, и повернулся уйти, но остановился в дверях, оглянувшись на невероятно красивого молодого человека, с вырисовывающимися под одеялом мускулистыми плечами и грудью, с закрытыми глазами. Дядя Родрик вздохнул, покачал головой и закрыл за собой дверь.

Когда он добрался до самого низа лестницы, на него так и налетел, сверкая глазами, Блутштейн.

— Ты ее достал? Она с тобой?

— О, да, господин Блутштейн, — вздохнул Родрик.

— О, блаженство! О, восторг! — Цукор Блутштейн протянул вперед скрюченные пальцы, всего лишь малость пуская слюну. — Дай мне взглянуть на нее! Дай мне вкусить... — он оборвал фразу, когда Родрик поднял мензурку, показывая два дюйма темно-красной жидкости. — У-йййййй! — он плотно зажмурил глаза и поднял ладони, отгораживаясь от этого зрелища. — Забери ее! Забери ее прочь отсюда! — он, содрогаясь, побрел к гостиной.