Софи Макинтош - Синий билет

– Врач – он тебе как мать, – сообщил мне доктор А. в нашу первую встречу, а я рассмеялась, потому что его слова показались мне абсурдными, но и справедливыми.

– Чтоб вы знали, – заявила я ему тогда, – я вам буду как дочь.

Доктор А. умел слушать, но не боялся говорить. Иногда мне хотелось, чтобы он все же боялся говорить. «Это для твоего же блага», – заметил как-то он. Это для твоего же блага – слушать вещи, которые ты не хочешь слышать. Он наполнял пробирки моей кровью, непонятно для чего, и внимательно следил за меняющимися показаниями моего веса и кровяного давления. Он кивал и выписывал мне лекарства на желтых листочках, которые я либо сохраняла, либо скатывала в шарики и засовывала глубоко под скомканные салфетки в мусорных корзинах в туалете поликлиники – в зависимости от своего настроения в тот день. Иногда я просила его выписать мне какие-то определенные таблетки, но он всегда отказывал, приговаривая: «Ага, сейчас!» Если уж тебе что-то надо, следует идти не напролом, а в обход. Чтобы его обдурить, приходилось выдумывать симптомы.

– А, ты хочешь зелененькие! – говорил он, постукивая ручкой по блокноту так, словно хотел меня проткнуть. У него были очень красивые руки, хотя я старалась этого не замечать. Мне просто не хотелось слишком зацикливаться на такого рода чувствах, но, когда он подходил ко мне слишком близко и казался чересчур привлекательным, я вспоминала, что пациентки нередко занимаются сексом со своими врачами ради благоприятного диагноза или же потому, что больше не в силах устоять перед их прикосновениями. Прикосновение, должна признать, и впрямь очень соблазнительное действие, хотя я горжусь тем, что ни разу не спала со своим врачом.

Впрочем, доктор А вообще мало занимал мои мысли. Он был частью привычной жизни, вроде утренней пробежки по нашему парку, где я обычно обгоняла более медлительных бегунов. Другие женщины, как и я, были одеты в нейлоновые велосипедки, и медальоны колотились о грудную клетку, оберегавшую наши сердца. Иногда мы здоровались, но в основном молчали. Мы жили далеко от центра города, окольцованные множеством дорог. Когда я туда переехала, мне поначалу было трудно спать из-за проезжающих машин, но потом их несмолкаемое урчание стало для меня привычным фоном, и я всегда спала с распахнутыми окнами.

После ежедневной пробежки я совершала долгую пешую прогулку к лаборатории, где работала, мой лабораторный халатик лежал свернутым в рюкзаке. Сознание того, что я каждый день направляюсь к месту, где царит абсолютная предсказуемость, вселяло в меня спокойствие. По дороге на работу я выкуривала ровно две сигареты и пила кофе из белой керамической фляжки. По мере моего продвижения к центру города людей вокруг становилось все больше, меня окружали спешащие мужчины и женщины, которые тоже курили и тоже пили кофе из фляжек. Подходя к зданию лаборатории, я тушила вторую сигарету о каменную стену и стягивала волосы на затылке эластичной резинкой, дважды оборачивая ее вокруг хвостика. Тебе не обязательно туда входить, уговаривала я себя ласково, но, разумеется, всегда входила.

По пятницам, когда вся запланированная на неделю работа была выполнена, опасные химикаты заперты в шкафах, наши руководители выставляли темные винные бутылки. Сидя на протертых от пятен скамейках и болтая ногами, мы пили вино из плотных пластиковых стаканчиков, на их стенках бликовал свет. Это было мое любимое время суток и недели. Мы ждали этой минуты весь день. Вино было для нас питательным, как суп, темный и терпкий, и я с первого глотка чувствовала, насколько оно мне полезно, укрепляет мои мышцы, распаляет или усмиряет мой непокорный дух.

В туалете мы переоделись в повседневную одежду. Мои лосины уже были сморщенные. Они всегда были сморщенные. Кафельная плитка в туалете была темно-зеленого цвета с белой каемкой, лампы светили тускло. Глядя на свои отражения, пляшущие в длинном зеркале над раковиной из нержавеющей стали, мы уже представляли себя дочерями ночной тьмы. В маленьком окошке под потолком виднелся кусочек неба – чистый ультрамарин, быстро темнеющий.

Подростковая пора миновала. Для нас с отрочеством было покончено. Но мы не тосковали по этой поре. Теперь с нами могло произойти все что угодно. Мы рисовали в своем воображении тусовки по всему городу, новых знакомых, с кем нам суждено было встретиться: они дожидались нас под ярким светом уличных огней там, где мы меньше всего надеялись их увидеть. Если ты была синебилетницей, твоя жизнь могла измениться в любое мгновение, ты сама могла ее изменить в любой момент, и нас переполняли то спокойствие, то тревога по поводу возможностей, таящихся в такой свободе.