Роберт Говард: Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса (сборник)

Дока Блейна трясло, как будто он был новичком в такого рода делах.

– Можешь ли ты утверждать, что он мертв? – спросил он.

– Вам виднее, – отозвался я. – Но даже самый полный осел сказал бы, что перед нами труп.

– Он ДОЛЖЕН БЫТЬ трупом, – голос дока был неестественно напряжен. – Уже явно наступила rigor mortis [48]. Но послушай его сердце!

Я повиновался и невольно вскрикнул. Тело уже остыло и было каким-то влажным на ощупь, но в мертвой груди все так же равномерно бухало таинственное это сердце, словно динамо-машина в заброшенном доме. Кровь больше не текла по венам, а сердце все билось и билось, и билось, как будто отстукивая пульс Вечности.

– Живая сущность в мертвом теле, – прошептал док Блейн, повторяя слова убитого; лицо его покрылось холодным потом: – Что может быть противнее природе? Знаешь, я собираюсь сдержать обещание, которое дал ему. Возьму на себя такую ответственность, – все это слишком чудовищно, чтобы просто проигнорировать.

Нашими хирургическими инструментами были нож для разделки мяса и слесарная ножовка. Звезды с небес взирали безмятежно на густые тени дубрав и на мертвеца, лежащего в саду. А внутри старинного дома, в неярком свете масляной лампы двигались причудливые тени, дрожа и кривляясь, и прячась по углам; тускло поблескивала кровь на полу и скамье, где покоилась залитая красным фигура. Единственными звуками в ночи были скрежет пилы по кости да уханье невидимой во тьме совы.

Док Блейн просунул окровавленную руку в сделанный им разрез и извлек наружу красный пульсирующий объект, попавший в полосу света от лампы. Он с криком отпрянул, вещь выскользнула из его пальцев и шлепнулась на стол. Я тоже невольно вскрикнул, ибо Оно упало не с мягким чавкающим шлепком, какой издает брошенный кусок мяса, но с глухим инфернальным стуком ударилось о двухдюймовые доски. Движимый необъяснимым побуждением, я наклонился и осторожно поднял сердце старого Гарфилда. Ощущение было как от чего-то хрупкого, неподатливого, вроде стали или камня, но более округлого и эластичного, чем они. По размерам и форме это была копия человеческого сердца, только несколько более плавных очертаний. Красно-розовая поверхность блестела в свете лампы почище любого рубина. Оно продолжало биться, мощно вибрировать в моей ладони, гоня вверх по руке волны энергии и заставляя мое собственное сердце стучать в унисон. Это была какая-то космическая сила, выходящая за пределы моего понимания и заключенная в объекте, внешне напоминающем человеческое сердце.

Меня даже посетила мысль, что это – своеобразное динамо жизни, куда более близкое к бессмертию, чем подверженное разрушению человеческое тело, овеществление вселенского секрета, более удивительного, чем мифический фонтан, разыскиваемый Понсе де Леоном [49]. На душу мою снизошло внеземное озарение, и я вдруг страстно пожелал, чтобы Это стучало и билось в моей собственной груди, на месте ничтожного сердчишки из мускулов и тканей.

Тут док Блейн что-то невнятно вскрикнул, я очнулся от своих грез и обернулся.

Шум от его появления был не больше, чем шорох ночного ветра в кукурузных стеблях. Еще секунду назад в дверях было пусто, а теперь там стоял он, высокий, смуглый, непроницаемо-таинственный – индейский воин преклонных лет, в боевых раскраске и головном уборе, в набедренной повязке и мокасинах. Его темные глаза горели, словно огни, сверкающие в глубине бездонных черных озер. Он безмолвно протянул руку, и я вложил в нее сердце Джима Гарфилда. Он без единого слова повернулся и двинулся в ночь. Но когда лишь мгновение спустя мы с доком Блейном, оправившись от потрясения, выбежали во двор, там не осталось ни единого следа человеческого присутствия. Он исчез, как ночной призрак, и только что-то похожее на большую сову промелькнуло в полоске света, летя в направлении встающей над холмами луны.

В последнее время дед начал сильно сдавать. Вот и сейчас он сидел в кресле, обложенный подушками, ласково перебирал струны старенькой гитары и сосредоточенно прислушивался к своему неровному дыханию, словно опасаясь, что не сможет пропеть даже пары строк. Наконец он решился. Сухие пальцы быстро пробежали по струнам, и я, узнав мелодию, замер.

Неожиданно дед вздохнул и накрыл ладонью жалобно звякнувшие струны, а затем, подумав немного, отложил гитару в сторону, так и не допев песню.