Тахира Мафи: Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня

– Можете идти.

– Слушаюсь, сэр.

Он берет под козырек и исчезает.

Я остаюсь один перед ее дверью.

Забавно, но навещать ее здесь стало входить у меня в привычку. Я испытывал какое-то странное умиротворение от сознания того, что мы с ней живем в одном здании. Ее присутствие на базе изменило для меня буквально все: в течение того времени, что она провела здесь, мне впервые стало нравиться жить в моих апартаментах. Я с нетерпением ждал ее вспышек ярости. Ее истерик. Ее смешных доводов. Я хотел, чтобы она орала на меня; я бы поздравил ее, если бы она ударила меня по лицу. Я всегда провоцировал ее, играя с ее эмоциями. Я хотел увидеть настоящую девушку, скрытую за стеной страха. Мне хотелось, чтобы она наконец сбросила ею же самой придуманные и стянутые путы.

Поскольку я знал, что здесь, в замкнутом и изолированном пространстве, она могла притворяться тихой и кроткой, то там, среди хаоса разрушения, она станет совершенно другим человеком. Я просто ждал. Изо дня в день терпеливо ждал, когда же она осознает свои истинные возможности, так и не поняв, что доверил ее солдату, который может отнять ее у меня.

Вот почему мне надо было застрелиться.

Вместо этого я открываю дверь.

Дверная панель задвигается, когда я вхожу внутрь. Я стою один в комнате, помнящей ее последнее прикосновение. Постель в беспорядке, дверцы изысканно украшенного шкафа приоткрыты, разбитое окно наскоро затянуто пластиком. Я чувствую тоскливую пустоту под ложечкой, на которую стараюсь не обращать внимания.

Сосредоточься.

Я захожу в ванную и изучаю туалетные принадлежности и ящички, даже заглядываю в душевую кабину.

Ничего.

Я возвращаюсь к кровати и провожу рукой по скомканному одеялу и разбросанным подушкам. На какое-то мгновение я позволяю себе осмотреть свидетельства того, что она действительно когда-то здесь находилась, а затем разбираю постель. Простыни, наволочки, одеяла – все летит на пол. Я тщательно изучаю каждый сантиметр подушек, матраса и кроватной рамы. И опять ничего не обнаруживаю.

Прикроватная тумбочка. Ничего.

Под кроватью. Ничего.

Светильники, выключатели, обои, каждый предмет одежды в ее шкафу. Ничего.

И только когда я направляюсь к двери, я что-то задеваю ногой. Смотрю вниз. И под носком ботинка вижу неприметный четырехугольный предмет. Маленький потертый блокнотик, который уместился бы у меня на ладони.

Я настолько поражен, что какое-то время не в силах сдвинуться с места.

Как же я мог забыть?

Этот блокнотик торчал у нее из кармана в тот день, когда она сбежала. Я обнаружил его сразу перед тем, как Кент приставил мне ко лбу пистолет, и в какой-то момент среди общей неразберихи я, должно быть, обронил блокнот. Теперь-то я понимаю, что именно его и надо было искать в первую очередь.

Я наклоняюсь, чтобы поднять его, аккуратно вытряхивая застрявшие между страниц осколки стекла. Рука дрожит, сердце громко пульсирует в ушах. Я понятия не имею, что в блокноте. Рисунки. Заметки. Неясные обрывки мыслей.

Все, что угодно.

Верчу блокнот в руках, мысленно запоминая складки на неровной истертой поверхности. У него неприметная коричневая обложка, но я не могу определить, стала ли она такой от времени или же это ее изначальный цвет. Интересно, давно ли он у нее. И где она его раздобыла.

Я пячусь назад и натыкаюсь на кровать. Колени у меня подгибаются, и я хватаюсь за матрас, чтобы сохранить равновесие. Делаю робкий вдох и закрываю глаза.

Я отсмотрел мониторные видеозаписи ее пребывания в психушке, но это не принесло почти никакой пользы. Освещение всегда было слишком слабым, а свет из маленького окошка почти не доходил до дальних углов ее палаты. Очень часто она представляла собой лишь неясные очертания неопределенной формы, расплывчатую тень, которую не сразу и заметишь. Наши камеры годятся лишь на то, чтобы засечь движение или несколько мгновений, когда солнце падает на нее под нужным углом. Но она редко двигалась. Почти все время она не шевелясь сидела на кровати или в темном углу. И постоянно молчала. Если она что-то и говорила, то это были не слова в буквальном смысле. Она говорила только числами.

Считала.

В этом ее поведении было что-то абсолютно нереальное. Я не мог даже различить ни ее лица, ни очертаний фигуры. И все же она восхитила меня тем, что могла казаться такой спокойной и неподвижной. Она часами сидела не шевелясь на одном месте, а я всегда ломал голову над тем, что же она думает, как она вообще может существовать в этом замкнутом мире. Но больше всего мне хотелось услышать, как она говорит.