Герберт Уэллс - Машина Времени. Остров доктора Моро.

– Согласны, – сказал Редактор.

И все мы откликнулись эхом:

– Согласны.

После этих слов Путешественник по Времени приступил к рассказу, который я здесь и привожу. Сначала он сидел, откинувшись на спинку кресла, и казался крайне утомленным, но потом понемногу оживился. Перенося эту историю на бумагу, я очень остро ощущаю неспособность пера и чернил – и, главное, свою собственную неспособность – передать характерные особенности его рассказа. Я надеюсь, вы будете читать с должным вниманием, однако вы никогда не увидите бледного искреннего лица рассказчика в ярком круге света маленькой лампы и не услышите его интонации. Вы никогда не узнаете, как менялось выражение этого лица по ходу рассказа! Большинство из нас сидело в тени – в курительной не были зажжены свечи, а лампа освещала только лицо Журналиста и ноги Молчаливого Человека ниже колен. Сначала мы то и дело поглядывали друг на друга. Спустя какое-то время мы позабыли обо всем и смотрели только на Путешественника по Времени.

– В прошлый четверг я объяснял уже некоторым из вас принципы Машины Времени и показывал ее, еще не законченную, в своей мастерской. Там она находится и сейчас, правда немного потрепанная путешествием. Один стержень из слоновой кости треснул, бронзовый поручень погнулся, в остальном же она цела. Я рассчитывал закончить ее в пятницу. Однако в пятницу, когда сборка в основном была завершена, я обнаружил, что один из никелевых стержней на целый дюйм короче, чем нужно, и его пришлось переделывать. Вот почему работа была закончена только сегодня утром. Именно сегодня, в десять утра, первая в мире Машина Времени начала свой бег по жизни. Я в последний раз обстучал ее, осмотрел все винты, капнул чуть-чуть масла на кварцевую ось и сел в седло. Полагаю, самоубийца, который подносит пистолет к черепу, испытывает такое же чувство неведения относительно того, что ждет его дальше, какое охватило меня в ту минуту. Я взялся одной рукой за пусковой рычаг, другой – за остановочный, нажал на первый и почти тотчас же – на второй. Я почувствовал нечто вроде головокружения, испытав, будто в кошмаре, ощущение падения. Оглядевшись, я увидел свою лабораторию точно такой же, как и прежде. Произошло что-нибудь или нет? На мгновение мелькнула мысль, что мой интеллект сыграл со мной злую шутку. Затем я обратил внимание на часы. Всего несколько секунд назад, насколько я мог судить, они показывали минуту или две одиннадцатого, теперь же была почти половина четвертого!

Я сделал глубокий вдох, стиснул зубы, схватился обеими руками за пусковой рычаг, и с глухим стуком мы пустились в путь. Лаборатория стала туманной и неясной, все потемнело. Вошла госпожа Уотчет и, явно не замечая меня, двинулась к двери в сад. Полагаю, ей понадобилась минута или около того, чтобы пересечь лабораторию, однако, на мой взгляд, она пронеслась по комнате с быстротой ракеты. Я передвинул рычаг в крайнее положение. Сразу упала ночь, словно потушили лампу, а в следующее мгновение наступило завтра. Лаборатория стала еще более неясной и туманной, а затем и вовсе неотчетливой. Пришел мрак завтрашней ночи, затем снова наступил день, опять ночь, еще один день и так далее, все быстрее и быстрее. Слух наполнился каким-то вихревым гулом, и странное, отупляющее смятение охватило меня.

Боюсь, что не сумею передать вам своеобразных ощущений путешествия по времени. Они чрезвычайно неприятны. Одно из них точь-в-точь напоминает катание на американских горах – словно бы летишь, беспомощный, головой вперед с невероятной быстротой. Я испытывал еще одно жуткое чувство – мне казалось, что я вот-вот разобьюсь. Пока я набирал скорость, ночи сменяли дни, подобно взмахам черных крыльев. Вскоре смутные очертания лаборатории куда-то провалились, и я увидел солнце, быстро скакавшее по небу; каждую минуту оно делало новый прыжок, и каждая минута обозначала новый день. Я предположил, что лаборатория разрушена и я остался под открытым небом. Потом родилось смутное впечатление, что вокруг выросли некие строительные леса, но я мчался слишком быстро, чтобы воспринимать движения каких бы то ни было живых существ. Даже самая медленная улитка из всех, что когда-либо ползали по земле, двигалась бы для меня чрезмерно быстро. Мерцающая смена тьмы и света была крайне болезненна для глаз. Затем, в перемежающейся темноте, я увидел луну – она быстро пробегала по небу, меняя фазы от новолуния до полнолуния; в памяти сохранился смутный образ кружившихся надо мной звезд. Я мчался дальше, все больше набирая скорость, и пульсация дней и ночей наконец превратилась в сплошную серую пелену; небо обрело удивительно глубокий оттенок синевы, тот дивный, исполненный внутреннего сияния цвет, который появляется в ранние сумерки; биения солнца слились в огненную полосу, сверкающую арку, раскинувшуюся в пространстве; луна стала неясной лентой, колышущейся в небе; и я больше не видел звезд, разве что изредка появлялись светлые круги, слабо мерцавшие в синеве.