Стефан Петручо - Человек-Паук. Вечная юность

СТОЯ в одиночестве внутри обветшалого здания, восьмидесятидевятилетний Сильвио Манфреди размышлял о том, что ему уже давным-давно ни к чему – да и некуда – расти. Уличной кличкой – Сильвермэйн, то есть «Седовласый» – было сказано все. Он был главой Маггии, крупнейшего преступного синдиката в городе. Он был доминантой, альфа-самцом, и – уже не первый десяток лет – желанной добычей для тех, кому не терпелось занять его место.

При его роде занятий любое проявление слабости означало смерть. Сильвермэйн не мог позволить себе просто быть наверху – тут требовалось, чтобы это видели все и во всем, вплоть до одежды. Правильно выбранный деловой костюм означает влиятельность. Правильно выбранное оружие показывает, что его хозяин умеет с ним обращаться. Вот почему он, в глубине души скучая по старой шляпе-хомбургу, темно-серому костюму в полоску и двуцветным ботинкам, носил последние модели костюмов от Бриони; вот почему вместо старого доброго томми-гана всегда таскал при себе симпатичную маленькую штучку, способную выпустить 420 пуль в секунду.

К тому же, жизнь научила его чуять опасность. Поэтому, когда его поверенный, Цезарь Цицерон, адвокат с лицом мопса, начал умолять его не ходить на этот склад самому, да еще без охраны, он лишь фыркнул, раздув ноздри. Добрый совет? Ага, конечно, вот только в словах адвоката всегда есть и второй смысл. Амбициозный Цицерон, правая рука Сильвермэйна, нащупывал слабину, выискивал признаки старческой слабости в ожидании своего часа.

Но Сильвермэйн не купился на это. Городские закоулки скрывали трупы сотен лопухов, имевших глупость доверить важные дела, наподобие сегодняшней встречи, какому-нибудь лакеишке. Уж Сильвермэйн-то знал. Половину этих лопухов он отправил на тот свет сам.

Поэтому, несмотря на боли, потрескивающий при ходьбе бедренный сустав и изношенное сердце, грозившее прикончить его вернее пули наемного убийцы, Сильвио Манфреди отправился сюда сам, один, наотрез отказавшись взять с собой хотя бы одного телохранителя.

Будь это ловушкой, он бы почуял опасность.

Но минуты шли, он ждал в одиночестве, и мало-помалу холод пробрал его до костей, заставив признать, что слабину, конечно, выказывать – не дело, однако смерть есть смерть. Рано или поздно наступит час, когда доверяться притупившимся с возрастом инстинктам станет не лучшей из идей. По пути сюда он трижды забывал адрес. А заглядывая в блокнот, в который записывал особую информацию, какую только дурак доверил бы всем этим цифровым как-их-там, едва мог разобрать собственные каракули.

Опасаясь, что у него опять трясутся руки, он вытянул руку вперед. Рука была достаточно тверда, но кожа на пальцах, когда-то способных переламывать кости, была так сморщена, что ему тут же вспомнилась бабка.

От одной мысли об этой ведьме сделалось тошно. Будь с Сильвермэйном кто-нибудь из его людей, он ударил бы его – только бы вытряхнуть из головы эти воспоминания. Когда его мать погибла, собственным телом заслонив сына от пули сицилийского мафиозо, явившегося свершить вендетту, маленький Сильвио был отослан к единственной живой родственнице. Эта старая карга никогда не была молодой, а к моменту их знакомства и вовсе окаменела, как надгробие. И ее первые слова были – точно плевок в лицо:

– Се нон фоссе пер те, миа филья сареббе анкора виво!

«Если бы не ты, моя дочь была бы жива!»

Не в силах сжать в кулак пораженные артритом пальцы, она била его деревянным черпаком. А по ночам, думая, что он не слышит, пела себе колыбельную – мелодию, памятную ей со времен сурового детства в деревне, где выживали только шустрые и сильные, а умение выжить ценилось превыше всего.

Со временем старый деревянный черпак сломался. Тогда бабка отняла у Сильвио несколько оставшихся от матери медяков и купила новый, стальной. Через год ежедневного битья сломался и этот.

И тогда бабка, потрясая сломанным черпаком, сказала:

– Анке сарай ла миа морте!

«Ты и меня сведешь в могилу!»

И когда она, наконец, умерла от обширного инфаркта, он от души надеялся, что это из-за него.

Сильвермэйн задумался, стараясь припомнить второй куплет, но за спиной послышался кашель. Он резко обернулся. Лицо стоявшего позади было укрыто под капюшоном плаща. Должно быть, он вошел, пока Сильвермэйн был поглощен дурацкими грезами. Такой ошибки больше нельзя было себе позволять: новоприбывший уже подошел слишком близко, и Сильвермэйн не мог чувствовать себя в безопасности.