Клэр Мерле - Взгляд

– Она показалась мне…

Ане хотелось сказать «безучастной», но побоялась обидеть Коула.

– У этого лекарства пик действия от четырех до шести лет, – объяснил он, – а после этого разум часто распадается настолько стремительно, что это похоже на коллапс. Еще вчера она была здесь, а на следующий день ее не стало.

Ану вдруг посетило яркое воспоминание. Зеленая дверь сарая. Автомобильный выхлоп, отравляющий чистый воздух. Неопрятные утренние волосы колтунами свисают ей на лицо. Жидкая грязь пропитывает ее пижамные штаны. Тихое урчанье мотора. Ее сердце больно стучит в ребра.

Ана ахнула и сложилась пополам. Ее руки беспомощно задергались, ища нишу. Едва она успела до нее добраться, как ее бурно вырвало. Ей в лицо ударила вонь мочи и блевотины, вызвав новый приступ тошноты. У нее жгло горло, голова пульсировала болью. Дрожащими пальцами она вытерла уголок рта и на нетвердых ногах вернулась обратно на дневной свет.

В узком коридоре Коул устремил на нее потемневший от тревоги взгляд.

– Что случилось? – спросил он.

– Я… – Ана тряхнула головой и прижала кулак к сердцу, опасаясь нового приступа острой боли. – Моя мать… – с трудом выдавила она. Глаза у нее наполнились слезами. Они покатились по ее щекам. Она вытерла их рукавом, но на их место моментально вытекли новые. – Моя мать была на бензидоксе. Теперь я вспомнила. Она не хотела его принимать. Говорила, что чувствует себя из-за него, как нежить. Но мой отец… он настаивал. Он… – У нее прервался голос. Как она могла все это забыть? – Он подмешивал лекарство ей в еду. Тогда она стала голодать. Несколько дней не ела. Я пыталась тайком приносить ей еду с кухни, но отец запер кухню на ключ и вместо того, чтобы уехать в Лондон, целую неделю работал дома. Дня через четыре она пришла и села с нами обедать. Он был доволен. Он поставил ей отдельную тарелку и смотрел, как она все съедает.

Ане было трудно дышать. Коул шагнул к ней и бережно обнял за плечи. Она прижалась к нему. Он погладил ладонью ежик волос у нее на затылке. Из самой глубины ее груди поднимались мощные рыдания. Они вырывались неудержимыми спазмами. Однако, несмотря на боль, Ане казалось, что она наконец-то свободна.

Джек Домбрант не любил осложнений. А еще он не любил ездить в метро и вливаться в толпы, забивавшие главные улицы Города. Однако на этот раз он вышел из станции «Камден» пешком, окунаясь в зловоние и хаос Северного Лондона, чтобы проверить анонимное сообщение о том, что дочь Эшби Барбера остановилась на какой-то барже, пришвартованной в камденском шлюзе.

Переступив через полураздавленную коробку с лапшой цвета дерьма, он зашагал по главной улице, стараясь держаться как можно ближе к потоку велосипедов в центре улицы и как можно дальше от рыночных лотков – насколько это было возможно делать, не рискуя оказаться задавленным.

Сверившись с проецируемой интерфейсом картой, он свернул налево на Джеймстаун-роуд и двинулся в направлении Гилбиз-ярд. Его раздражали сразу несколько вещей, из-за которых он не стал рассказывать Эшби о своих намерениях. Ариана Барбер оказалась гораздо умнее и сообразительнее, чем склонен считать ее отец. Ее спокойствие в то утро после похищения Джаспера свидетельствовало о недюжинном самообладании, что должно было бы напомнить всем заинтересованным лицам: это – не первый сокрушительный удар, который нанесла ей судьба. Кроме того, она отнеслась к Джеку с подозрением, хотя должна была бы испытывать к нему доверие.

Джек ничего подобного не предвидел. Напрашивался вопрос о том, что ей на самом деле известно. Не могли ли они недооценить ее взаимоотношений с Джаспером Тореллом? Какого дьявола ей было бы прятаться в Городе, если бы она не имела ни малейшего подозрения о том, что замышлял Джаспер?

Да уж, все было весьма непросто. И это ему совершенно не нравилось.

В соответствии с сообщением доносчика Джек обнаружил две баржи, пришвартованные на канале в сотне метров по направлению к Гилбиз-ярд. Он неспешно двинулся к ним, прикидывая возможные сценарии, приготавливаясь к самым разным вариантам, не желая оказаться неподготовленным.

Перегнувшись через борт черной баржи, он соскреб с борта свежую грязь. Оба судна совсем недавно меняли место стоянки. Несколько засохших линий на корпусе говорили о регулярных стоянках в нескольких разных местах. А потом он заметил название – имя, которое разыскивал уже четыре дня, крутясь, словно дебил, пытающийся поймать собственную тень. Он готов был бы посмеяться над собой, если бы не помнил, что упоминал имя Энкиду в разговоре с Арианой.