Чайна Мьевиль - Вокзал потерянных снов

«Я бы назвал это изнасилованием…»

Воображение Айзека заработало. Немедленно.

Подобное деяние подразумевало смутную, туманную жестокость, таящуюся в мозгу гаруды («Он что, бил ее? Удерживал против ее воли? А она? Проклинала его, отбивалась?»). Но зато Айзек сразу ясно определил все «украденные» Ягареком варианты выбора, все уничтоженные им возможности. Возможность не заниматься сексом, не подвергаться побоям. Возможность не беременеть. Ну а если… а если забеременела? Возможность не делать аборт? Не иметь ребенка?

Возможность относиться к Ягареку с уважением?

У Айзека зашевелились губы, и Каръучай поспешил опередить:

– Он украл мой выбор.

Айзеку понадобилось несколько секунд – смехотворно большой срок, – чтобы понять смысл услышанного. А затем он ахнул и уставился на собеседницу, впервые заметив изящные изгибы узорчатых грудей, таких же бесполезных, как и оперение райской птицы. Хотел что-нибудь сказать, но язык не слушался. Мозг тоже: завладевшие Айзеком чувства не давали себя выразить словами.

Он все-таки забормотал нелепое:

– Прости… очень сочувствую… думал, что ты судебный пристав… или милиционер…

– У нас нет ни милиционеров, ни приставов, – ответила она.

– Яг – насильник, подумать только… – прошептал он.

Каръучай отрицательно пощелкала клювом.

– Яг – вор. Он украл выбор, – ровным голосом возразила она.

– Он тебя изнасиловал…

Но Каръучай снова защелкала.

– Он отнял у меня шанс. Гримнебулин, в привычных тебе юридических терминах этого не выразить. – Похоже, она уже была немного раздражена.

Айзек хотел заговорить, беспомощно помотал головой и снова попробовал представить совершенное Ягареком преступление.

– Тебе этого не перевести на свой язык, – повторила Каръучай. – Даже не пытайся, Гримнебулин. Я читала книги про городские законы, про то, как у вас принято поступать, – объясняла она, и модуляции ее голоса, значение пауз между словами были совершенно непонятны для Айзека. – Это ты можешь назвать его деяние изнасилованием, я – не могу. Для меня это слово ничего не значит. Он украл мой выбор, и за это был осужден. Наказание суровое, но Ягарек заслужил его. Много было краж выбора менее тяжких. Таких же, как это, – мало. А более тяжких – вообще единицы. Случалось, преступления, совсем не похожие на совершенное Ягареком, карались столь же сурово. Некоторые из них для тебя и не преступления вовсе… Преступление – это лишение выбора. Ваши суды и законы, что разделяют по половому признаку, по степени сакральности… Для них индивидуальность – это всего лишь сформулированная абстракция, ее матричная природа не рассматривается вовсе… Вам этого не понять, не выразить никакими словами. И не гляди на меня глазами, какие должны быть у жертвы… Когда вернется Ягарек, я попрошу тебя не подменять приговор Ягарека твоим собственным приговором. Он украл выбор, совершил преступление второй степени тяжести. И был осужден. Племя проголосовало. И с этим – все.

«Все? – подумал Айзек. – Этого достаточно? Это конец?»

Каръучай видела, что его разрывают сомнения.

Лин звала Айзека, хлопала себя ладонями по телу, как неуклюжее и капризное дитя. Он поспешил опуститься рядом с ней на колени, успокоить. Она нервно зажестикулировала, Айзек – в ответ, как будто ее слова имели смысл. Наконец Лин затихла, прижалась к нему, в беспокойстве глядя на Каръучай, которая смотрела немигающими глазами.

– Будешь ли ты уважать наш приговор? – спокойно спросила Каръучай.

Айзек, хлопоча с Лин, бросил взгляд на гостью и сразу отвернулся.

Не дождавшись отклика, Каръучай повторила вопрос. Айзек был в полной растерянности.

– Не знаю…

Он повернулся к уснувшей Лин. Прижался к ней, потер себе лоб. Несколько минут стояло молчание, затем Каръучай прекратила быстро расхаживать по комнате и произнесла его имя.

Айзек вздрогнул, словно успел позабыть о ее присутствии.

– Я сейчас уйду. Еще раз тебя прошу: не презирай наше правосудие. Пусть наказание свершится.

Она отодвинула от двери стул и вышла. Когти зацокали по ступенькам.

Айзек сидел и гладил Лин по радужному панцирю со следами побоев – трещинами и вмятинами. Он думал о Ягареке.

«Тебе этого не перевести», – сказала Каръучай.

Но почему она так уверена в этом?

Он представил, как лежит, трепеща в ярости крыльями, придавленная Ягареком Каръучай. Он что, оружием ей угрожал? Ножом? Или кнутом своим любимым?

«Да пошли они! – вдруг подумал он, глядя на детали мотора. – Не обязан я уважать их законы… Свободу узникам! Вот чего всегда требовал «Буйный бродяга»…»