Карина - Давай попробуем просто жить

- С чего вдруг такие мысли?

- Просто я вас хорошо знаю, профессор. И ещё я только что был у Гарри…Делайте что хотите, можете даже выгнать меня. Но сначала я скажу то, ради чего пришёл…

* * *

Доктор уже заканчивает осмотр, убирает палочку, проделав последние круговые движения над моей головой. Лицо удовлетворённое - видимо, результаты его устраивают. Да я и сам чувствую, что меня почти ничто не беспокоит.

Меня легонько треплют по щеке и говорят, что я молодец и быстро поправляюсь, и что у меня сильный организм, и вообще всё будет хорошо.

А мне так хочется закричать, что нет, вы ошибаетесь! Не будет.

Он уходит, я хватаю подушку и собираюсь запустить ею в дверь - хоть какое-то облегчение. Но не успеваю - дверь снова открывается. Медленно, осторожно.

- Это ты в меня метишь? Или я просто пришёл не вовремя и помешал твоей тренировке? - на пороге, усмехаясь краешком губ - так, как это умеет делать только он, стоит Северус.

Подушка выскальзывает из ставших непослушными пальцев.

Он прикрывает за собой дверь. Подходит ко мне, берёт подушку, приподнимает моё плечо и кладёт её обратно - мне под голову.

Сердце стучит, колотится, грохает. И это так громко, что, наверное, он тоже слышит. И его рука чуть сжимает моё плечо.

Он хрипло произносит:

- Гарри…

И мне этого достаточно. Пошло оно всё к Мерлину! Плевать. Я не могу больше так. Без него.

Обеими руками обхватываю его шею, плечи, спину - всё сразу, куда только могу дотянуться, притягиваю, вжимаю, впечатываю в себя.

Его волосы скользят по моей щеке, я прижимаюсь плотнее - хочу почувствовать его всего, хочу найти его губы.

Они сами находят меня - сухие и тёплые. Родные. Мои.

И выдыхают куда-то мне в шею:

- Дурак… Ну какой же дурак…

Ладони гладят моё лицо, лоб, проводят по волосам, зарываются в них, а губы целуют, целуют… Сперва неуверенно, тихими касаниями. А я хочу, чтобы они оказались везде и сразу, и подставляю им щёки, переносицу, скулы.

И прошу - ещё, ещё. Пожалуйста, даже если это в последний раз.

Кажется, я говорю это вслух, потому что он снова усмехается, а потом поцелуи просто обрушиваются на меня - куда попало, отчаянные, торопливые, голодные. Виски, щёки, глаза, ресницы… Губы.

Я уже не понимаю, что происходит, но мои руки - как-то совершенно автономно от меня - сражаются с застёжками его мантии, срывают её, проникают под одежду, гладят его кожу.

Глаза щиплет - от его близости, от запаха. Он отстраняется и смотрит на меня:

- Ну что ты, не надо. Что ты...

А потом снова целует, почти ласкает - так мягко, нежно, как умеет только он. И у меня внутри всё переворачивается. Я впиваюсь в его рот сильно, насколько могу. Так давно не целовал его! Не отпущу!

Тяну его за собой на постель, хочу, чтобы он прижался ко мне всем телом. Хочу почувствовать его давление - там.

Он тихо смеётся мне в шею:

- Может, не здесь, Гарри? Мы всю больницу разбудим.

- Мне всё равно. Я не могу отпустить тебя. Я хочу…

Он снова коротко смеётся, а потом целует - сильно, уверенно.

Его руки, обнимающие меня, и тихий, еле слышный хлопок аппарации - последнее, что видят и слышат больничные стены.

* * *

- Ужасная пижама! Ты в ней похож на сиротку из какой-нибудь душещипательной пьесы, даже хочется разрыдаться, - мы уже дома, стоим в спальне и обнимаем друг друга, и я шепчу Поттеру на ухо всякую чушь.

- Да, пижама не очень. Как думаешь, может избавиться от неё? - он тоже переходит на шёпот и целует меня, чуть прикусывая зубами мои губы.

Я полностью поддерживаю эту идею. Я готов лично проконтролировать полную капитуляцию пижамы с его тела. Он смеётся и чуть ли не выныривает из штанов, когда я их стягиваю.

После, уже в постели, когда я провожу рукой по его обнажённой груди, он вдруг серьёзнеет:

- Скажи, почему ты пришёл? Если только из жалости, то…

Я не позволяю ему договаривать, медленно, долго целую. Это лучше всех объяснений. Потом я ему расскажу, как его друзья чуть не порвали меня в клочья, и даже признаю тот факт, что они - хорошие друзья. Но это будет потом. Сейчас не до этого. Мы и без того потеряли много времени. И чуть не потеряли друг друга.

Сейчас никаких посторонних, только мы. Я и Гарри. И его руки на моей груди - осторожные, немного неуверенные, словно спрашивающие, можно ли им. Забывшие, что им - можно всё. Да, и вот так - когда пальцы задевают сосок, вызывая у меня стон - так тоже можно. И ещё скользнуть ниже - к животу, слегка процарапав квиддичной мозолью, набитой на подушечке пальца, вызвав дрожь и желание схватить эти руки, прижать к себе и опускать ниже, ниже, до самого паха. Так они тоже умеют. Помнят. И я не намерен больше дать им забыть об этом хотя бы на день.