Светлана Ширанкова - Легенда Кносского лабиринта

Стащив с головы шлем, я с облегчением вздохнул. Даже опостылевшая маска казалась благословением после пытки этим кувшином. Говорят, Арей Эниалий носит точно такой же. Не знаю, не знаю, по мне так бог войны мог бы подобрать себе что-нибудь получше…

Теперь следовало найти Ариадну, знать бы только, где.

Через час выяснилось, что верховная жрица как сквозь землю провалилась. Ее не было ни в собственных покоях, ни в храме, ни у бассейна с золотыми рыбками, ни… Да куда же она могла подеваться? Без сестрички план побега грозил развалиться. А если она передумала? Ветер ведь в голове — стало жаль уезжать: папа, мама, любимые куклы…

Злость и усталость пополам с тревогой ворочались в груди, царапаясь острыми углами. Ноги сами по себе несли меня по лабиринту узких коридоров, пока не остановились у неприметной двери на женской половине дворца. Вздрогнув, я очнулся от задумчивости — рука привычно поднялась, чтобы надавить на потайной рычажок, но ладонь бессильно скользнула по полированному дереву. Зайти? Не стоит? Зачем я сюда пришел? Может, лучше… Тело решило за меня. Со второй попытки пальцы нащупали нужную завитушку, и дверь открылась.

Наверняка в комнате что-то изменилось со времени моего последнего визита. Кажется, не было массивного бронзового светильника в виде цветка лотоса, занавеси над кроватью имели более светлый оттенок, а в воздухе не колыхался маслянистый аромат финикийских благовоний. Но одно осталось неизменным: женщина в темном покрывале, выпрямив спину, сидела в резном деревянном кресле возле окна, и звук моих шагов, как и прежде, не потревожил ее. Сняв маску, я опустился перед креслом на колени, взял в ладони неподвижную руку обитательницы комнаты и прошептал:

— Радуйся, мама.

Я совсем не знаю, какой ты была. Веселой и приветливой? Надменной и неприступной? Теплой, как весенний полдень, или ледяной, как горный ручей? Мне никто не рассказывал о тебе, даже Дедал. Отмалчивался, уводил разговор в сторону. Я слышал, ты считалась его ученицей и предметом тайной страсти, и кто поручится, что ученица не отвечала учителю взаимностью? Отец… к нему я и сам боялся подходить. Болтали разное: будто Миносу, не пропускавшему мимо ни одной смазливой мордашки, сумасшествие жены было только на руку — Верховная жрица легко могла развестись с неугодным супругом путем ритуального убийства последнего. А теперь царь и развлекается в свое удовольствие, и о законных наследничках не забывает — вон, троих успел настрогать после рогатого ублюдка.

Я виноват перед тобой, мама. Если бы моя смерть могла вернуть блеск твоим глазам, я умирал бы почти счастливым. Жрецы в храме говорили, что Посейдон, сохранив жизнь матери своего ребенка, не сумел спасти ее рассудок. Не сумел — или не захотел? Боги играют смертными куклами, лепят человечков из глины, силой или обманом врываются в чужие спальни, забывая о потомстве еще до его появления на свет. Боги по-родственному предают и обманывают своих детей, внуков и племянников, упоенно толкаясь на небесном насесте — места мало, да и корма на всех не хватит. Боги с интересом обрывают ручки-ножки смешным козявкам, наказывая тех за собственные грехи и ошибки, а козявки упорно кичатся друг перед другом количеством серебряного ихора в своей крови. Где найти такого менялу, который вынет из моих вен порченое серебро?

Почему у тебя слезы? Не надо, мама, не плачь, пожалуйста. Твой сын — хороший мальчик. Спит, кушает, убивает плохих дядей, вовремя раздает долги. Осталось отдать последний. Жизнь — моя жизнь — не слишком большая цена за несколько дней счастья, особенно если счастье — настоящее.

Прощай.

Я вышел из комнаты и нос к носу столкнулся с запыхавшейся Ариадной.

— Куда ты так торопишься, сестренка? Или мне следует спросить — откуда?

Удивленный взгляд в ответ.

— Астерий? А что ты делал у мамы?

Что делал? Попрощаться заходил, но этого я говорить не буду.

— Тебя искал. Ты, вроде бы, завтра в Афины отплываешь… Или передумала?

— Нет, не передумала! И, между прочим, не сижу сложа руки, а… — Ариадна прикусила язычок.

— Интересно. И что же ты успела натворить своими ручками?

— Я… неважно. Приносила жертву.

— Где? Я облазил все храмовые кусты, подкарауливая жрецов. Никто тебя не видел.

— Разве моя вина в том, что они слепые?

Врет. Краснеет, отводит глаза, но врет. Губы поджала — явно решила не признаваться до последнего. Ох, да за что же мне это наказание?

— Знаешь, я не собираюсь тебя пытать. Просто имей в виду: если что-то пойдет не так, то времени на исправление ошибок уже не будет. А сейчас пойдем ко мне, только быстро.