Глен Кук: Тьма

Одноглазый собирался воспользоваться случаем и проверить легенду, которая могла бы служить для нас прикрытием.

От задней двери до помещения, которое я привык именовать своим домом, путь неблизкий. По дороге я заглянул к Костоправу – доложить ему, как нам удалось вытащить Копченого наружу.

– Кроме того шадарита там кто-нибудь был? – спросил он.

– Нет. Но переполох поднялся изрядный. Шум привлечет внимание, а если кто-нибудь выяснит, что к суматохе причастен Одноглазый, все этим очень даже заинтересуются. Найдутся люди, которые будут вынюхивать, что к чему, даже если Одноглазому удастся одурачить стражу своей выдумкой.

Костоправ что-то буркнул и уставился на бумаги. Он смертельно устал.

– Ну, с этим уже ничего не поделаешь. Иди поспи. Через день-другой мы и сами двинемся следом.

Я тяжело вздохнул. Пускаться в дорогу, да еще и посреди зимы, мне вовсе не улыбалось.

Мое недовольство не укрылось от Старика.

– Не дури. Малец. Я старше тебя. И гораздо толще.

– У тебя свои резоны. Госпожа и все такое прочее… Он хмыкнул безо всякого энтузиазма, и мне оставалось лишь еще раз подивиться его странной привязанности к этой женщине. После измены Ножа… Ну да ладно, это не мое дело.

– Доброй ночи, Мурген.

– Ага. Того же и тебе, командир.

Он не был склонен разводить церемонии. Что, впрочем, для меня же и лучше.

Я направился в свои комнаты, хотя там у меня не было ничего, кроме кровати, отнюдь не сулившей мне отдыха. После смерти Сари это место стало пустыней моего сердца.

Закрыв за собой дверь, я огляделся, словно ожидал, что она появится. Выскочит откуда-нибудь, звонко смеясь, и скажет, что все это было неудачной шуткой. Но увы, шутка эта никак не кончалась. Матушка Гота еще не закончила наводить порядок после разгрома, вызванного налетом душил. Прибиралась она тщательно, но, несмотря на всю свою въедливость, пальцем не притронулась к моему рабочему месту, где я все еще пытался рассортировать обгоревшие бумаги, содержащие выдержки из Летописей.

Размышления отвлекли меня от действительности, заставив забыть об осторожности. Но неожиданно я почувствовал, что в помещении кто-то есть. Доля секунды, и в руке моей блеснул нож.

Однако, как выяснилось, мне ничто не угрожало. Ко мне в гости заявились свойственники: брат Сари Тай Дай – рука его висела на перевязи, – дядюшка Дой и матушка Гота. Из всех троих разговорчивостью отличалась лишь старуха, зато трудно было рассчитывать, что услышишь от нее хоть что-то приятное. Она могла обнаружить дурную сторону в чем угодно и жаловаться на это целую вечность.

– В чем дело? – спросил я.

– Опять тебя носило? – ответил вопросом на вопрос дядюшка Дой. – Куда на сей раз? В Дежагор?

– Ничего подобного. Я уже давно никуда не отлучался. Вся троица продолжала таращиться так, словно у меня рог на носу вырос.

– Что такое?

– Ты изменился, – сказал дядюшка Дой.

– Дерьмо! Так оно и есть, пропади все пропадом! Я потерял жену, которая значила для меня больше, чем… – Меня захлестнула ярость. Я повернулся к двери.

Бесполезно. Копченый находился в фургоне, направлявшемся на юг.

Они по-прежнему не сводили с меня глаз.

Это повторялось всякий раз, при каждом моем возвращении из отлучки, о которой Тай Дай не был поставлен в известность. Они не любили терять меня из виду.

От этого избыточного внимания, так же как и от их пристальных взглядов, мне частенько становилось не по себе.

Похоже, Костоправ при виде любого из нюень бао испытывал похожие чувства.

Уйдя из жизни. Сари оставила пустоту не только в моем сердце. Потеряв ее, эта странная компания словно бы лишилась души.

– Хочешь пройти Тропою Меча? – спросил дядюшка Дой.

Тропа Меча представляла собой ритуальный комплекс упражнений, имитирующий бой с невидимым противником с помощью длинного двуручного меча. Это действо позволяло обрести спокойствие, отрешенность и забвение почти так же, как и «блуждание с духом». Правда, мне до сих пор с трудом удавалось входить в необходимое состояние транса, хотя дядюшка Дой учил меня этому с того дня, когда я вошел в семью.

– Не сейчас. И не сегодня вечером. Я слишком устал. У меня каждый мускул ноет.

Сказав это, я вновь почувствовал, как мне недостает Сари. Зеленоглазая чаровница была непревзойденной мастерицей массажа и как никто другой умела снимать накопившиеся за день усталость и напряжение. Говорили мы на нюень бао, которым я владел вполне сносно. Однако когда подошла очередь матушки Готы, она нарочито затарахтела на своем отвратительном таглианском. Ей почему-то казалось, будто выговор у нее как у коренной таглианки, и переубедить ее было свыше человеческих сил.