Сильва Плэт - Крушение дома Халемов

- Что ты сказал?

- Я лишь осмелился напомнить Вам, Ваше Величество, что моя жизнь непрерывно стремится к престолу святой Лулуллы, а мой сын является единственным наследником линии лорд-канцлеров Аккалабата, они же дары Эсиля. Уничтожить сразу три.

- Ничего. Лорд-канцлером мы сделаем кого-то из Фалько. Политика нам не нужна — лорд Хетти отлично воюет. Или вот — мы отдадим ему лорд-канцлерскую печать в дополнение к маршальскому жезлу. По-моему, он прекрасно справится. А по-вашему, лорд Дар-Фалько?

- Мммм.

Неужели ее не остановит и то, что даже ленивый и льстивый Дар-Фалько не решается представить лорд-канцлерскую печать в чьих-то руках, кроме даров Эсиля?

- Что такое?

Судя по всему, толстяк совершил крупнейшую мыслительную операцию в своей жизни, и итог ее ему не понравился. Вон как покраснел и облизывает губы в ужасе от того, что собирается сейчас сказать.

- Ваше Величество, я лучше разбираюсь в молитвах святой Лулулле и способах изгнания демона Чахи, равно как и прочих исчадий его логова. но, смею заметить, если Вы позволите одно только слово.

- Не истощай свое красноречие понапрасну, Дар-Фалько, скажи это слово и ступай обратно к прекрасной Лулулле. Ты мне наскучил.

- Да, Ваше Величество, — не сводя глаз с королевы, Дар-Фалько, пыхтя и кланяясь, начинает удаляться от трона. Оценив расстояние, образовавшееся между ним и ее метательными орудиями, как безопасное для любого с мало-мальски подвижным внутренним временем, бурчит под нос:

- Халемы, Умбра, Кауда. Если еще и Эсили. У меня получается четыре, Ваше Величество. Четыре старших дариата. Слишком много, чтобы разгромить их в течение одного царствования. Королева отмахивается:

- Они сами виноваты. Сами себя уничтожили. Потому что не слушали и не слушались свою королеву. Иди, помолись за них пресвятой Лулулле. А мы с Дар-Эсилем продолжим. Я еще не уверена, что он меня понял.

- Я хорошо понял Вас, Ваше Величество. Малыш Креч останется в подземелье. Вы будете регулярно спускаться и проверять, на месте ли он. Поистязаете иногда в собственное удовольствие. Мой сын живет, пока живет Креч, поэтому в моих интересах поддерживать. простите, жизнью я это назвать не могу, существование последнего. Я могу идти? Ваш любимый главнокомандующий требует, чтобы я дипломатически обеспечивал его военную партию. Он, в отличие от моей королевы, не равнодушен к политическим ходам.

- Ступай-ступай, если Хетти ты нужен. И не сердись на меня, лорд Дар-Эсиль, если я подозреваю тебя напрасно. Уж очень мало вы в последнее время думаете о своей королеве. Вы — это все вы.

- Как можно, Ваше Величество! Мы неусыпно.

- Так неусыпно, что ты даже забываешь спросить, как зовут твоего сына.

- Вы же все равно мне не скажете.

- Почему? Хочешь, сегодня скажу? Прямо сейчас.

У лорд-канцлера подкашиваются ноги и кружится голова. Он улыбается — ему кажется, что почтительно и благодарно, как подобает изысканному царедворцу, удостоенному неслыханной милости, а на самом деле жалкой улыбкой нищеброда. Снова падает на колени, с которых только поднялся. Ждет. Минуту. Другую.

- Иди, Дар-Эсиль, иди, — благосклонно говорит королева. — Мой маршал заждался вестей от тебя. Напиши ему, что мы ждем победы.

Ему стоит огромных трудов сдерживаться, не разрыдаться, не броситься ей в ноги, чтобы пресмыкаться и умолять. Лорд-канцлер Аккалабата гордо выпрямляет спину, откидывает со лба белоснежные волосы, отвешивает изящный поклон. Имя, произнесенное свистящим шепотом, настигает его у двери.

- Соль. Я назвала его Солем.

Лорд-канцлер с трудом разлепил глаза. Казалось, что этот сон — точный слепок с реальности — никогда его не покинет. С навязчивой неотступностью почти каждую ночь повторяясь, в нем не менялось ни слово, ни жест, ни движение, и каждый раз лорд-канцлера охватывало желание проснуться, не длить эту пытку, вмиг скинуть с себя дурманящий морок. Но он не позволял себе двинуться, терпел до последнего, потому что после жалящих, как змеи, воспоминаний, чистой водой проливалось на истомленную душу: «Соль. Я назвала его Солем». Это было единственное, что связывало верховного дара Эсиля с сыном, и никакая пытка, никакие мучения не могли бы заставить его разорвать эту тонкую ниточку. Время текло, он перепробовал все — шпионаж, подкуп, угрозы — но к сыну приблизиться не удавалось.

Иногда лорд-канцлера охватывало отчаяние — и он переставал надеяться, иногда жизнь возвращалась к нему и он с новым упорством начинал просить, добиваться и требовать у королевы. Хоть один взгляд. Хоть единственное свидание. Она была непреклонна. «Он жив, лорд Дар-Эсиль. Но я запрещаю Вам не то что вслух, про себя произносить его имя». И чем больше мерк в его памяти облик Сида, тем активнее работало воображение, подстегиваемое ночным кошмаром. Часами, уставившись в одну точку, за столом, усыпанным бумагами, времени на которые у лорд-канцлера теперь не было, он пытался представить: какие у Соля глаза, волосы, крылья, как ходит он, как летает, на кого он похож. Иногда перед его мысленным взором возникала фигура, напоминающая ту, которую он привык видеть в зеркале, только уменьшенная, с такими же светлыми волосами и молочно-белой радужкой глаз. Иногда глаза у мальчика были черные, а волосы светлые, только не тонкие и волнистые, как у Дар-Эсилей, а пышные, тяжелые, как у Солы. В плохие, ненастные дни вызываемый образ был смутным, угадывались лишь очертания и даже цвет крыльев нельзя было определить.