Гай Орловский: Ричард Длинные Руки — эрцпринц

Леофриг пробурчал в недоумении:

— Юга?.. А мы при чем?

Меревальд, что соображает быстрее всех, сказал ехидно:

— А ты и есть Юг. Самый настоящий! Для королевств Аганда, Сизия, Меция…

— Дурость, — сказал Леофриг.

Меревальд повернулся ко мне, темные как маслины глаза сумрачно блеснули.

— Ваше высочество, если я правильно понял, Мунтвиг идет не просто пограбить и позавоевывать, а вроде борца за идею?

— Увы.

— Это плохо, — сказал он серьезно.

Я сказал тяжело:

— Хуже не бывает. Будет не война, а кровавая бойня, как всегда, когда сталкиваются идейные люди.

Епископ смотрел на меня невесело, но что-то в его взоре таилось. Я взял его под локоть и медленно повел от ворот в сторону центра города.

— Святой отец, — поинтересовался я кротко, — выходит, войско Мунтвига не из язычников, как мы полагали?

Он взглянул на меня искоса, из груди вырвался тяжелый вздох.

— Сэр Ричард, в некоторых случаях язычники предпочтительнее заблудших христиан.

— Святой отец?

— Они христиане, — ответил он нехотя. — Но они называют себя апостольской церковью. А в ней главой является король! Разве такое возможно?.. В нашей церкви глава — Иисус. Мы не подчинены ни королям, ни императорам, никаким другим земным правителям, облеченным властью!

Я пробормотал озадаченно:

— Это круто, святой отец, если в одном кулаке военная власть, административная, судебная и церковная… Такой человек может сделать все, что возжелает!

Он перекрестил меня и сказал важно:

— Сим победиши, сын мой!

— Чем? — спросил я в лоб.

Он чуть смутился, слова его были риторическими, красивые и освященные временем, там все такие округлые, потому запнулся, сказал с затруднением:

— Ну… твоим умением сражаться и побеждать… А также этой, как ее… ага, верой в Господа и справедливостью нашего дела.

— Ну да, — согласился я, — хотя Господь все-таки обычно на стороне больших армий и воинского мастерства.

— Сын мой, — сказал он с укором и вместе с тем предостерегающе.

— Не надо, ваше преосвященство, — ответил я почти тем же тоном, — я догадываюсь, где Иисус провел те двадцать лет, о которых хорошо известно Ватикану, но о которых так старательно молчат.

Он сделал вид, что не услышал, проговорил с зарождающимся праведным гневом:

— Если они христиане, то почему Ватикан давно не получает от них десятины? Это значит, дерзостно отвернулись от церкви. Ватикан посылал к ним прелатов, но над ними поглумились, а затем изгнали!

— Недопустимо, — поддакнул я — Ни один человек не должен подвергаться глумлению…

— Тем более, — сказал он с нажимом, — служитель Господа!.. Я понимаю тебя, сын мой, ты хочешь полной справедливости, как и сказано в Священной Книге, но справедливость нужно восстанавливать постепенно. Сперва защитить от глумления священников, потом высших лордов, затем простых людей благородного сословия, а потом уже и чернь, ибо для Господа нашего нет ни королей, ни простолюдинов, а все его дети…

Я порывался было возразить, но когда он закончил, кивнул и сказал со вздохом:

— Да, святой отец, я хочу все и сразу! Господь не смотрит, кто барон, а кто землепашец, но разве мы выполняем не волю Господа Нашего?

— Его, — согласился он, — но Его волю лучше всего понимает наша святая Церковь, ибо Иисус сам основал ее и назначил святого Петра первым ее епископом и римским папой. Кому, как не Петру, лучше знать стремления и чаяния нашего Господа?

— Со времен Петра прошло много времени, — пробормотал я. — Остальные папы могут что-то истолковать не так.

Он грозно сверкнул очами и повысил голос:

— Папа непогрешим!

Я склонил голову.

— Да-да, папа прав, Мунтвига нужно остановить, а его ложную церковь как-то разрушить.

— Именно!

— Хотя я не представляю, — добавил я, — как это сделать, верующий человек не слышит доводов разума. Он будет цепляться за свою апостольскую церковь в любом случае.

Он вздохнул и перекрестил меня.

— Сын мой, когда достигнешь ее, а ты такой, убивай там всех. Господь сам разберется, кто сильно виноват, а кто чуть-чуть.

— Но невиновных нет?

Он вздохнул еще тяжелее.

— В этих проклятых войнах гибнет столько невиновных людей! Мы провинимся перед Господом, если самонадеянно начнем взвешивать степени вины заведомо виноватых в апостольской церкви. Господь сам отделит зерно от плевел, а овец от козлищ и сделает это точнее, чем мы с вами.

— Понял, — сказал я. — Я рад, что рука церкви еще крепка, а воля неколебима.