Р. Скотт Бэккер - Око Судии

— Он придет за нами, — часто говаривал Сорвилу отец.

— Папа, откуда ты знаешь?

— Он сифранг, «голод извне», он приходит в этот мир в обличье человека.

— Тогда как же мы сможем сопротивляться ему?

— Мечами и щитами, — гордо отвечал отец таким голосом, которым всегда произносил страшные вещи, когда хотел превратить их в пустячные. — А когда подведут мечи и щиты, тогда — плевками и проклятиями.

Но с плевков и ругани, как узнал впоследствии Сорвил, всегда начинали, добавляя откровенные жесты и напыщенные позы. Война — продолжение спора, а мечи — те же слова, наточенные так остро, что могут пускать кровь. Начинали с крови только шранки. Для людей она всегда была завершением.

Возможно, этим и объяснялась печаль посланца и раздражение отца. Возможно, оба уже знали исход этой дипломатической миссии. Всякий приговор требует определенных церемоний, проговаривания положенных слов, — так учили жрецы.

Сорвил схватился за край скамейки и постарался сидеть тихо, насколько позволяло перетрусившее тело. Аспект-император пришел наяву — и все равно, в это верилось с трудом. Неясная тревога, имя, идея, предчувствие, что-то далекое, за горизонтом, нечто зловещее, но понарошку, как чудища, которых поминала нянька Сорвила, когда он слишком досаждал ей. То, от чего можно отмахнуться, пока со всех сторон не обступили тени.

Теперь, где-то в темноте, скопившейся вокруг сердца и вокруг городских стен, где-то там ждал он — Голод, рядящийся в благородные одежды человека и поддерживаемый оружием унизившихся пред ним народов. Демон, явившийся, чтобы перерезать им горло, надругаться над их женщинами, увести в рабство их детей. Сифранг, пришедший чинить разорение всему, что им дорого и любимо.

— Разве вы не читали «Саги»? — недоуменно спрашивал тем временем отец у посланца. — Кости наших отцов пережили мощь Великого Разрушителя — Мог-Фарау! Уверяю вас, они не сделались настолько хрупкими, чтобы не пережить вас!

Экзальт-генерал улыбнулся, по крайней мере попытался улыбнуться.

— Ах, ну да. Доблесть не сгорает.

— О чем вы?

— Есть такая пословица в моей стране. Когда умирает человек, погребальный костер уносит все, кроме того, чем дети усопшего могут украсить свои родословные свитки. Все люди льстят себе через своих прародителей.

Харвил хмыкнул, одобряя не столько глубину, сколько уместность сказанного.

— Но при этом Север опустошен, а Сакарп по-прежнему стоит!

Пройас вымучил из себя улыбку. Вид его выражал усталое сожаление.

— Вы забываете, — сказал он тоном человека, оглашающего неприятную правду, — что мой повелитель бывал здесь и раньше. Ему случалось преломить хлеб с человеком, который возвел стены этого дворца, еще во времена, когда здесь была лишь провинция великой империи, глухая окраина. Удача оберегла эти стены, а не храбрость. А Удача, как вам хорошо известно, — шлюха.

Хотя отец часто замолкал, приводя в порядок мысли, наступившая сейчас тишина пробрала Сорвила до самого нутра. Он знал своего отца и понимал, что последние недели не прошли для него даром. Ирония в словах была все та же, а раскатистый смех звучал чуть ли не чаще. И тем не менее, что-то изменилось. Опустились плечи. Появилась тень во взгляде.

— У ваших ворот стоит Священное Воинство, — продолжал давить экзальт-генерал. — Школы собрались. Войско из сотни племен и народов бьет мечами о щиты. Судьба взяла тебя в кольцо, брат мой. И ты сам понимаешь, что победы тебе не достичь, даже владея Кладовой Хор. Понимаешь, потому что руки твои покрыты шрамами так же, как мои, потому что глаза твои так же истерзаны ужасами войны.

Снова установилась мертвенная тишина. Сорвил подался вперед, пытаясь выглянуть из-за Трона Рога и Янтаря. Что там делает отец?

— Ну же… — сказал экзальт-генерал, и в голосе его звучала неподдельная мольба. — Харвил, прошу тебя, не отталкивай мою руку. Нельзя больше допустить, чтобы люди проливали кровь людей.

Сорвил стоял, испуганно вглядываясь в каменное лицо отца. Король Харвил не был стариком, но сейчас его лицо казалось дряхлым и изборожденным морщинами вокруг светлых вислых усов, а шея словно склонилась под тяжестью короны из железа и золота. У Сорвила возник порыв, ложный и непрошеный, необоримое стремление скрыть постыдную нерешительность отца, выскочить и… и…

Но Харвил уже вновь обрел и разум, и голос.

— Снимайтесь с лагеря, — мертвенным тоном произнес он. — Ищите свою смерть в Голготтерате или возвращайтесь к своим нежным женам. Сакарп не сдастся.