Павел Рогозинский - Главный калибр

— Торпеда! — крикнул он сорвавшимся от неожиданности голосом и, опомнившись, спокойнее доложил ее курсовой угол.

Но его звенящий крик услышали все на палубе. Торпеда шла на небольшой глубине. Стремительно пенистый след ее был хорошо виден. И было ясно, что громадный, тяжело нагруженный транспорт уклониться не успеет. Враг рассчитал точно.

Лучше всех это понимал командир катера Радченко. Секунду–другую он что‑то прикидывал, затем приказал своим обычным, немного скучным голосом:

— Право руля!

Рулевой автоматически повернул штурвал. Катер покорно пошел наперерез торпеде.

— Так держать!

Все, кто был на палубе, поняли: командир хочет подставить катер под удар торпеды. Другого выхода нет. Пусть лучше погибнет маленький катер и два десятка людей, чем громадный транспорт, где тысячи человек…

Жить осталось не более минуты. Сигнальщик посмотрел на командира.

Старший лейтенант Радченко не пользовался особым расположением начальства. Командир иногда удручал и щеголеватых лейтенантов своим кителем, сидевшим на нем мешком, и побелевшей от соленой воды и солнца фуражкой. С интендантами старший лейтенант совершенно не умел ладить. В разговорах с ними он не выбирал выражений и часто, наговорив разных неприятностей, уходил, ничего не добившись.

А матросы любили его той странной, навязчивой любовью, причины которой и сами они не могли понять и объяснить. Ходили слухи, что у командира какое‑то личное горе. Все думали: что‑то случилось с женой, но никто не решался его спросить об этом. Матросы строили догадки и жалели своего командира.

Вспомнив об этом, сигнальщик поглядел на Радченко с ужасом. Уж не с отчаяния ли пошел он на смерть и повел всех за собой? Не может этого быть! Но катер взорвется непременно!..

Сигнальщику стало жаль себя до слез. Он‑то и пожить не успел. В маленьком вологодском городишке осталась девушка. Уезжал, было ей семнадцать, теперь уже в институте, на карточке и не узнать, красивая стала, — товарищи завидуют.

Молодым матросом овладело ощущение ночного кошмара: на тебя мчится поезд, дико грохочет, накатывается, сверкая бешеным огнем, а ты прилип к рельсам и не в силах пошевелиться. И все же страшным усилием воли можно заставить себя проснуться, закричать. А здесь?

Броситься за борт! Он плавает хорошо, выплывет, подберут, спасут. Зачем гибнуть всем? Сигнальщик больше не нужен. Это ужасно несправедливо — вести его на ненужную смерть.

Будто почуяв неладное, Радченко оглянулся, и на мгновение взгляды их перекрестились. В глазах командира горели острые напряженные огоньки. Таким сигнальщик еще никогда не видел старшего лейтенанта. Это был другой человек, властный, решительный, твердый. И он молча спрашивал взглядом: ты что, не струсил ли?

Да, сбежать от него мог лишь трус, ничтожество. Но побороть до конца страх смерти сигнальщик не смог. Задыхаясь, чувствуя, как немеют ноги, он остался возле командира.

Рулевой, услыхав команду, автоматически переложил руль, лишь потом сообразив, что он сделал. Он сам, своими руками, повернул катер наперерез торпеде.

…Сегодня вечером ему должны принести часы, которые он купил. Что же, этих часов так у него и не будет? Да какие и зачем ему часы, если он вот сейчас, сию минуту, взлетит на воздух! Прощай все: мореходное училище, куда он думал поступать после службы, далекие страны, которые он не видел, книги, кино, охота — все, что он знал, любил, чем жил. Взорваться, исчезнуть, разлететься в клочья, в пыль, в куски…

А стоит повернуть штурвал — совсем малость, чуть–чуть! — и катер проскочит, торпеда пройдет мимо, а он останется дел, будет жить!

Жить подлецом!

Кровь ударила в голову от этой мысли.

Красный, с пылающим лицом, рулевой вцепился в штурвал так, точно кто‑то мог его отнять, и подался грудью вперед, будто этим мог ускорить движение катера.

Уж если взрываться, так скорей!..

Боцман, широко расставив ноги, сперва разглядывал серебристый след торпеды не без любопытства. С действием торпед боцман хорошо ознакомился при штурме Новороссийска. Когда выбивали оттуда гитлеровцев, наши катера били торпедами по молу и берегу, где находились вражеские доты. Получалось здорово. Мол разорвало на куски.

А уж если торпеда попадет в катер… Впрочем, бывало торпедировали и катера, а люди как‑то оставались целы. Боцман беседовал с одним из таких.

— Ну как?

— Да ничего сказать не могу. Подняла какая‑то сила вверх. Летел, летел… Потом ничего не помню. Очнулся, когда уже подобрали на шлюпку. И взрыва даже не слышал.