«Злотворно и жестоковыйно поколение, к которому ты послан», – успело промелькнуть в голове, и это была последняя внятная мысль, которую он успел додумать до конца.
Один из тех, кто преграждал ему дорогу, жестко и больно схватил его за бороду:
– Крест снимай!
– Как?.. Что вы?..
Он пытался вырваться, но чужая рука сжимала бороду так сильно, что из глаз сразу же брызнули слезы. Он хотел объяснить, что крест у него вовсе не золотой, а латунный, продать такой невозможно, да только трое нападавших уже повалили его на снег и безжалостными пальцами срывали распятие с шеи. Вывернувшись и задрав подбородок, он закричал, вернее, громко завыл, да только никто не бросился в ответ ему на помощь. Он хотел сказать им «Братие!», но не успел, потому что один из нападающих, вытащив из-за голенища валенка финский нож с тяжелой рукояткой, воткнул лезвие ему в горло.
(Какие белые у них лица… какие черные глаза…
Какой белый снег… какое черное небо…
Почему у них такие волчьи повадки?…
И почему все-таки город так пуст?…
Может он совсем и не настоящий?)
Сорвав-таки у него с шеи крест и обшарив карманы, они бросились бежать в переулок. Никого не было в этот час на улице, никто не свистел и не кричал «Держи их!», но они все равно побежали бегом. А он умер, и его пустые глаза были устремлены в небо и еще немножко на угол большого серого здания, заслонявшего от него это небо.
Здание, на которое смотрели мертвые глаза молодого священника, было построено всего несколько лет назад. На первом этаже там имелась «Французская кондитерская купца Сучкова с сыновьями». Тот планировал торговать пышными булками, испеченными по европейским рецептам, да только быстро сполз к торговле все-таки водкой, потому что водка прибыль давала, а булки почти нет. Публика туда теперь ходила такая, что окрестные жители стали называть заведение «Сукин и сын». Потом, с началом германской войны, водочную торговлю в столице запретили, и купец уехал в Европу, да там вместе с сыновьями и пропал. Помещение булочной несколько лет простояло заколоченным.
Заново открыли его только лет через семь. Бывшая булочная теперь превратилась в рабочий клуб имени философа Фейербаха. По стенам, где когда-то висела реклама сучковских пирожных, теперь развесили портреты бородатых иностранных марксистов. Власти планировали в клубе чтение лекций и открытие секций по интересам, да только из всех клубных мероприятий рабочих заинтересовали лишь танцы, которые проводились в вечер с пятницы на субботу. На танцах играли два аккордеониста, одному из которых Фимка Грузчик как-то в драке выбьет глаз, чтобы тот, зараза, не пялился на грудастую хохотушку-Любку с ситценабивной фабрики.
Еще через двадцать лет соседнее с клубом здание заденет немецким снарядом. Восемь коммунальных квартир (по две на каждый из четырех этажей) превратятся в груду щебня. Жители дома, которые пытались укрыться от обстрела в подвале, там и останутся. Их тела извлекут наружу только через четыре года, уже после окончания войны, когда станут разбирать завалы. Газеты тогда опубликуют призыв товарища Жданова к горожанам восстановить и достойно украсить город великого Ленина, и горожане как один выйдут на коммунистический субботник.
Рабочий клуб после этого решено было заново не открывать. Вместо него в помещении появился обычный кафетерий. Еще несколько лет спустя в кафетерии установят первые в городе венгерские кофейные аппараты. До этого под словом «кофе» в Ленинграде обычно имелась в виду цикориевая бурда пополам со сгущенным молоком. А теперь можно было подойти к стойке, брякнуть в блюдце мелочью и сказать, как в иностранном кино:
– Маленький двойной, пожалуйста!
За этим модная молодежь приезжала в кафетерий даже из других районов. За маленьким двойным, маленьким тройным и даже (для особых ценителей) маленьким четверным. Хлопнув кофейку, длинноволосые мальчики со своими длинноволосыми девочками перебирались в садик во дворе дома, и уж там занимались черт знает чем. Читали друг другу стихи, пили портвейн, пели песни под гитару, целовались, укрывшись в парадных, пытались стащить со своих сопротивляющихся девочек тесные брючки, дрались, спорили и иногда засыпали вечером пьяные на скамейках, а иногда отбывали в соседнее отделение милиции.
При Горбачеве кафе стало кооперативным, – одним из первых в городе. Теперь помимо кофе здесь подавали еще и жареное мясо. Пункт обмена валюты при кафе появился тоже одним из первых в городе, и одновременно с пунктом здесь открылась собственная небольшая саунка в подвале. Мылись там редко, зато тесные брючки стаскивали уже безо всякого сопротивления. Дела у хозяев заведения шли в гору, и все было отлично. До тех пор, пока кто-то жадный и злой не отрезал как-то директору кафе голову. Как установили милиционеры, сперва этот человек отрезал директору ухо, потом несколько пальцев на руках и ногах, а потом уже и голову. Оперативники нашли ее аккуратно запихнутой в директорский сейф, а тело не нашли и вовсе, и на этом основании возбуждать дело не стали.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу