Ольга Михайлова - Клеймо Дьявола

— Nolite flere: non est mortua puella, sed dormit… не плачьте, ибо не умерла девица, но спит, — почему-то в евангельской цитате куратора Эммануэлю снова послышались издевка и вызов.

Эммануэль, наконец, понял. Но, если так… Он задумался. Он умрёт, а она будет жить. Ценой своей жизни он может спасти Симону. Почему он решил, что это — не от Бога? «Нет больше той любви, чтобы положить душу свою за други своя…» Эммануэль глубоко, всей грудью, вздохнул. Вот она, Вечность. Он только что причастился Господу. Он сделает это. Ригель посмотрел на гробы. Сиррах уже не скулил, а как-то жутко завывал, надрывно и надсадно. Это мешало плавному течению мыслей Эммануэля, вторгаясь в них мучительным и надрывным диссонансом.

Если Симона будет жить, она… будет любить… Эммануэль повернул голову. Невер, отвернувшись от него, стоял на коленях, обнимая подножие статуи Богоматери и что-то исступлённо шептал, запрокинув голову к лику Пречистой Девы.

Бессмыслица.

«Одна из них…» Фигура хрупкого Хамала едва различалась в тени арочного пролета. Сиррах то умолкал на мгновение, то, задыхаясь, надсадно всхлипывал. Эммануэль поморщился. Стенания Сирраха надрывали его душу. Когда скулят люди, подобные Риммону, это невыносимо. Ригель на мгновение замер между двумя гробами, вздохнул, закрыв ладонями глаза и заткнув уши, помедлил несколько минут. Все звуки ушли, но ему всё равно казалось, что он слышит плач Риммона.

Потом все смолкло. Исчезли цвета, померкли воспоминания. Ушла куда-то вдаль бледная Симона, ставшая почти призрачной, за ней медленно уходили Риммон и Хамал, шаг за шагом отступал и тускнел Морис, но его глаза долго мерещились Эммануэлю. Потом погасло все. Воцарившийся мрак не был пугающим, просто это была беззвездная и безлунная ночь. «Умереть, уснуть. Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность… Какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум? Вот что сбивает нас…» Но шума не было. Здесь надо было понять что-то. Что? Зачем ему даны эти минуты тишины перед исходом в Вечность? Перед исходом? Ригель удивился. Значит, он уже твердо уверен, что он сделает это. Он был готов к смерти.

Эммануэлю оставалось лишь выбрать — за кого умереть. Странно, но это утратило важность. Утратило важность все. Все? Он закрыл глаза, что в общем-то было глупым, — кругом и без того была кромешная темнота. Странно, но во тьме вдруг стал проступать свет. Он приближался. Это были ушедшие во мрак. Отец Максимилиан, Морис, Хамал, Риммон — он был в гостиной накануне экзамена, грезил об Эстель, пока они с Хамалом препирались… Ригель помнил его тогдашнее лицо. Он открыл глаза — и темнота вдруг исчезла. Он стал различать ниши храмовых притворов, алтарь, золото светильников…

Он понял. Жить должна Эстель. Пусть осуществится Любовь. Единственная — взаимная, среди всего того нагромождения смертей, бывших — и его будущей, коим им довелось быть свидетелями. Он уходит, но — «мир должен быть населён…»

Свет проступил ярче, полоснул по глазам. Ригель по-прежнему стоял между двумя гробами — и не колеблясь, даже излишне торопливо — сделал шаг к гробу Эстель. Прикоснувшись рукой к ледяным пальцам покойной, он попросил у Господа, если такова воля Его, жизни для неё.

Где-то на хорах зазвенел хорал, хотя храм был пуст.

Хамал зачарованно смотрел, как страшный кровавый след на шее Эстель начал исчезать и пропал, щеки порозовели, а голубые глаза испуганно заморгали. Она что-то попыталась произнести, но не смогла. Риммон, сквозь слёзы взглянувший на лицо Хамала, увидел на нем, как в зеркальном отражении нечто, от чего вздрогнул всем телом, опираясь обожжёнными руками о плиты пола, на коленях дополз до гроба и, чуть не перевернув его, шатаясь, встал. Оглядев воскресшую безумными глазами, несколько секунд моргал, потом снова пошатнулся, но, поддержанный Вальяно, не упал, а вцепился в испуганную Эстель.

Эммануэль подумал, что он всего на пару дюймов выше Эстель, и её гроб вполне ему подойдёт. «Ныне опускаешь, Владыка, раба Твоего, по слову Твоему с миром…» Сколько минут у него остаётся? Он посмотрел по сторонам, ища Мориса. Нужно проститься. В эту минуту он снова вспомнил о Симоне. Оглянулся на гроб. Правильно ли он поступил? Да. Эстель нужна Сирраху, но Морису Симона не нужна. А ему? А что он? Он уходит. Nunc autem, Domine, dimittis… Ныне опускаешь… Nunc dimittis. Он улыбнулся. Там они… может быть… встретятся. Поступи он иначе, он сделал бы несчастными и Сирраха, и Симону. Но почему он ещё жив? Ригель повернулся и тут заметил Хамала, который, окаменев, стоял в тени портала. Его глаза были полны слёз. Эммануэль никогда не видел Хамала плачущим. Но почему?