Артур Крупенин: Энигматист [Дело о Божьей Матери]

До звонка оставалось чуть больше двух минут. Аудитория чуть ли не хором упросила Глеба напоследок прочитать еще что-нибудь из Овидия. Выбор пал на «Любовные элегии».

— Всё уже давным-давно сказано до нас… — то ли студентам, то ли самому себе задумчиво заметил Глеб и поднял руку, будто приготовившись дирижировать прихотливым чередованием дактилей и хореев.

В конце душещипательной строки пес sine te пес tecum — «ни без тебя, ни с тобою» — его голос предательски дрогнул. Слегка. Совсем чуть-чуть. Слава богу, никто ничего не заметил. Ну или почти никто. Разве что очень внимательная студентка на последнем ряду, уловив эту нечаянную модуляцию, бросила перешептываться с соседкой и вскинула на преподавателя удивленный взгляд.

В перерыве между парами Стольцеву пришла эсэмэска за подписью Виктора Лучко. Прочитав текст, Глеб на какое-то мгновение оцепенел. Он невольно припомнил обстоятельства знакомства с отправителем сообщения и первый опыт прикладного использования своих не совсем обычных способностей. Опыт, о котором ему иногда так хотелось бы забыть.

Чуть помешкав, Стольцев все же отзвонился.

— Здорово, Глеб! Давненько, давненько… — бодро приветствовал его следователь.

— Привет! Тебе, судя по всему, снова понадобился экстрасенс?

— В данную минуту мне скорее нужен историк, способный проконсультировать меня по Византии. У тебя случайно нет никого на примете?

— Издеваешься?

— Ага.

— Считай, что я заинтригован.

— Тогда к пятнадцати ноль-ноль подъезжай в Александровский сад. Я буду ждать тебя у входа в «Манеж».

Капитан почти не изменился со дня их последней встречи, хотя и набрал несколько лишних килограммов, отчего шрам, глубоко прорезавший щеку, стал чуть менее заметным, а потертые вельветовые брюки еще плотнее обтянули мощные бедра.

Лучко дружески стиснул руку Глеба и предложил направиться в ближайшее кафе, чтобы обстоятельно поговорить за кофе и десертом. Стольцев знал, что, несмотря на свой брутальный вид, следователь был заядлым сластеной.

— Как твоя голова? — вежливо поинтересовался капитан.

— Все еще работает.

— Нет, я в смысле…

— А, «третий глаз»? Все в порядке. Пока видит. Хотя со временем становится подслеповат.

— Что ты имеешь в виду?

— Чем больше времени проходит после травмы, тем сильнее мне приходится концентрироваться.

— То есть твои способности постепенно ослабевают?

— Похоже.

— Так это плохо или хорошо? Ты ведь, помнится, спал и видел, как избавиться от своего нежданного дара.

— Мм, с тех пор я, можно сказать, втянулся, — с улыбкой признался Глеб. — Ну а что нового у тебя?

— А у меня к тебе дело, — как всегда без особых церемоний перешел к сути капитан. — Вот, приказали тебя ознакомить.

Лучко передал Глебу картонную папку и самозабвенно принялся за изрядный кусок торта «Птичье молоко».

Пролистав пару страниц, Стольцев поднял на капитана удивленные глаза:

— Ты уверен, что я могу чем-то помочь? У тебя же пока нет ничего, на что я мог бы…э-э…

— Наложить руки?

— Ну да.

— А ты не торопись с выводами. Для начала я прошу тебя поподробнее разузнать историю иконы. Судя по справке от экспертов, она довольно темная. Но информации у меня катастрофически мало. — Следователь отвлекся на очередную ложку торта, затем продолжил: — Ну что, поможешь? Мне, понимаешь ли, очень хочется понять, кто и по какой причине настолько набрался наглости, что посмел спереть «Богородицу» из Большого Успенского собора. Так что будь добр, подсоби. Покопайся в архивах, полистай летописи. Я хочу знать про эту икону абсолютно все. Лады?

Глеб просто не мог не согласиться. Впрочем, так поступил бы на его месте любой историк. Неспроста ведь само слово «история» в переводе с греческого как раз и означает «исследование» или, по сути, расследование случившихся событий. Так что в душе Глеб тоже искренне считал себя кем-то вроде сыщика и в каком-то смысле коллегой Лучко.

Весь обратный путь он думал о том, что ждет его дома. Готовая к примирению любимая женщина или…

Одно Стольцев знал наверняка — очередной стычки он уже не выдержит. Как правило, в случае размолвки Глеб привычно замыкался в себе, стараясь в одиночку справиться с эмоциями. И, кстати, рано или поздно справлялся. Марина же, напротив, предпочитала все решать путем изнурительных обсуждений.

«Хочешь поговорить?» Эта фраза, даже произнесенная ее нежным голосом, обычно не предвещала ничего хорошего и пахла ток-шоу-марафоном, зачастую затягивающимся до самого утра. И каждый последующий такой разговор только усугублял боль от всех предыдущих.