Ольга Пашнина: Беглянка

Отец хрипло рассмеялся и закашлялся. Он уже не мог поднять руку, чтобы достать платок, а я помогать не стала.

– Никогда не думал, что ты на такое осмелишься.

– Ты многого обо мне не знал, – холодно ответила я.

– Похоже на то.

Мы замолчали. Я была готова – внутренне готова – просто уйти, оставив отца здесь, зная, что он просто не сможет меня догнать. Не сможет вернуть в дом, ударить, накричать. Ничего больше не сможет. И это ощущение мне так понравилось, что я просто наслаждалась им, стоя у постели.

– Ты моя дочь, Кортни. И я должен испытывать к тебе какую-то отцовскую любовь. Но я не чувствую ничего. Ты меня разочаровала. Вы оба меня предали.

Я наклонилась так, чтобы из коридора не было слышно моих слов. И на пару мгновений замерла, завороженная тем, как грудь отца тяжело вздымается.

– Мне плевать, – отчетливо и резко произнесла я.

С кончиков изящных пальцев сорвались красные огоньки. Они почти ласково коснулись груди отца, и у него вырвался прерывистый хриплый вздох.

Это было действительно его последнее слово.

Я хорошо знала, какие ступеньки скрипят. На ходу запахивая полы плаща, я быстро сбежала вниз, почти не издав ни звука. Уже у самой двери немного постояла. Запоминая звуки дома, бывшего родным столько лет. Запечатлевая в памяти запахи. Последний взгляд, брошенный почти против воли, на лестницу – и мне почудились мягкие шаги Герберта. Я тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Пальцы сомкнулись на дверной ручке.

И в следующий миг прохлада дождя ударила в лицо. Ночной Хейзенвилль сверкал множеством отражений луны в лужах и мокрых листьях деревьев. Я сделала несколько шагов, словно не веря, что это действительно происходит со мной.

Водяная стена отрезала меня от прошлого. В которое, как я надеялась, не вернусь никогда.

Он уже знал, что она не придет. Но продолжал стоять у окна, как всегда делал во время их встреч.

Когда Кортни входила, в отражении в стекле было видно ее смутный силуэт. Герберту нравилось сначала рассматривать очертания Кортни, а потом, обернувшись, видеть ее саму. Нравился этот ее взгляд, настороженный. Вечера и ночи с ней были единственными реальными моментами. Все остальное слилось в какой-то серый клубок из рутины и банальностей.

И дождь она любила. В дождливые ночи Кортни была особенной. В дождливые ночи он мог просто часами лежать, обнимая спящую девушку. В дождливые ночи его страсть утихала, оставляя место чему-то новому. Совсем не граничащему с удовольствием на грани боли или слишком взрослыми играми. Герберт не понимал, что это такое, но всем существом к этому тянулся.

Осознание, что она больше не придет, ударило под дых. И, быть может, он бы и смирился. Если б не проклятый дождь, обещающий что-то очень теплое и новое.

Скрипнула дверь. Сердце зашлось в напрасной надежде.

– Никогда не думала, что ты вот так можешь часами стоять у окна и ждать, – произнесла Кристалл.

– Уже не жду, – пожал он плечами.

– Она ушла час назад. Не вернется.

– Я знаю.

– Оставишь ее?

– Да. Она заслужила свободу. И не заслужила, чтобы ее ломали. Может, когда-нибудь вернется.

– Карл умер.

– Я засвидетельствую. Дай мне двадцать минут, Кристалл. Оставь меня.

Он долго всматривался в темные деревья, туда, где виднелся конец дороги. Всматривался до тех пор, пока не появилось ощущение, будто в глаза насыпали песка. И на короткий миг мужчине даже почудился хрупкий девичий силуэт вдали.

Конечно, почудился.

Она вернется. Рано или поздно Кортни вернется в этот дом, и в этой комнате снова прозвучит ее голос.

А если не вернется… Герберт предпочитал об этом не думать.

Не думать было проще.