Аглая Бузылева - Заговор маски

Беды начались, когда Великий Охотник пришел в православный храм, открытый в Киеве не больше десяти лет назад, на Рождество со всей своей дружиной. Публично пришел, не таясь. Об этом написали во всех газетах на первых полосах.

«Хорошо это,– сказал тогда отец Гориславы, бывший деревенским учителем, – он публично показывает, что наши боги милостивы ко всем, что правитель будет судить справедливо, не взирая ни на веру, ни на происхождение».

Учитель ошибся. Через полгода Охотник принял новую веру, а еще через полгода по всей стране снесли капища. Тогда же вышел ошеломивший всех указ о том, что все жители должны принять православие, а старых богов, которым столетиями поклонялись их предки, нужно предать забвению. Потом под запретом оказались магическое искусство и сами маги, которых назвали дьявольскими прихвостнями, потом последовали реформы образования, которые запрещали учиться девочкам и сильно сократили список предметов для мальчиков, потом… много чего было потом. Обо всем этом писали, но хвалебно: в газетах с той поры не было ни слова правды.

Люди слушали, ахали, вздыхали, но против власти идти боялись, а потому на виду все были послушны и никак не выражали несогласия с новыми изменениями. Однако при этом многие продолжали молиться Перуну, Сварогу и Мокоши, в православную церковь приходя лишь для виду. А отец Гориславы по-прежнему учил дочь и ее лучшую подругу разным наукам. Всемила же, поняв, что внучке передался магический дар, учила ее чувствовать растения, лечить с их помощью, варить отвары, вливать в них силу и передавала ей все свои знания. Труднее пришлось Гориславе, у который был дар сирены-певуньи. Всемила о нем знала только понаслышке, а потому объяснить девушке ничего толком не могла. Вот и приходилось ей учиться методом проб и ошибок.

Время шло. Православные храмы теперь возвышались в каждой даже самой захудалой деревушке, закрывая своими колокольнями небесный свод. Газеты все время писали об ужасах, которые творились в Сольгарде и Регнум Галликум: грабежи, насилие, убийства, бесчинства всех мастей. Сначала люди только качали головами, не веря в такое о соседях. Однако понемногу начинали проникаться. Все чаще с искренностью и огнем в глазах стояли на коленях в церкви, поносили викингов и галлов. Малейшего упоминания о них было достаточно, чтобы лица людей багровели от ярости, ведь эти чужеземцы не только у себя там блуду предавались, но и целью своей поставили народ православный с пути истинного сбить, а не сбить – так уничтожить Великий Острог! И их приспешники – маги – туда же!

После очередных газетных статей, сплетен, приносимых из города, Всемила словно чернела лицом и молча уходила к себе в избушку, где, не говоря ни слова испуганной внучке, что-то варила, шептала на травы, перебирала свои запасы. А учитель и лесничий, отец Яры, садились на завалинку и долго курили. После чего, так же не сказав друг другу ни слова, расходились по домам.

Матери боялись. Жена учителя пугливо притихала, когда он доставал учебники и начинал объяснять дочери и ее подруге причудливую галльскую грамматику. Мать Яры попыталась запретить девушке учиться, чтобы не накликать беду, однако тут вступился отец. Обычно немногословный и спокойный лесничий сверкнул такими же карими, как у дочери, глазами, стукнул ладонью по столу и резко приказал жене замолчать. А переведя взгляд на дочь, сказал:

– Ничего не бойся, Ярушка. Ходи к подруге и к бабушке и старательно учись, только не болтай об этом.

Девушка испуганно кивнула и прилежно выполняла завет отца. Старательно разучивала галльский и сольгардский языки, училась счету и письму, вместе с подругой читала книги, припрятанные учителем, а самое главное – почти каждый день бегала к Всемиле, которая передавала ей тайные знания магов-травников.

Гориславе же приходилось еще хуже. Мало того, что она, как и подруга, и слово лишнее сказать боялась, так еще мать запретила ей петь. Запрет был обоснован: любому, услышавшему ее пение, становилось ясно, кто перед ним. Но музыка рвалась с ее уст против ее воли, и стоило ей забыться, когда она мыла полы или пряла, она и сама не замечала, как начинала издавать причудливые звуки, складывающиеся в витиеватую мелодию. Мать тогда строго одергивала ее, и она, испуганно втягивая голову в плечи, замолкала, но через пять минут невольно заводила песню снова. Постепенно ее пение, приносившие родителям радость, когда она была маленькой, стали доставлять только печаль и тревогу, так что вскоре и учитель, любивший дочь без памяти, даже больше двух своих сыновей, попросил ее не напевать дома. Он объяснил Гориславе, что песня зависит от настроения сирены: если на душе тяжело – то и песня выйдет не благодатной. Этим можно было как-то управлять, но как – Горислава не знала, а ее отец и подавно.