Роберт Беннетт - Город лестниц

– Шара…

– А если это случится… – тут она вкладывает ему в ладонь крохотную записку, – …то вот название деревни, где прячутся твоя жена и дочери.

Сигруд потрясенно смаргивает.

– Если я погибну, то вот тебе моя последняя воля: я хочу, чтобы ты вернулся к ним. Вернулся домой, Сигруд, – говорит Шара. – Когда-то ты мне сказал, что отец и муж, которого они знали, погиб, а огонь жизни в тебе потух. Но я считаю, что это чушь. И гордыня. Я думаю, что ты, Сигруд йе Харквальдссон, просто боишься. Ты боишься, что дети твои выросли и что близкие тебя не узнают. Или не захотят иметь с тобой дела.

– Шара…

– Сигруд, больше всего в жизни я хотела бы узнать своих родителей. Ведь я так хотела быть достойной их памяти… У меня не будет такого шанса, а у твоих детей он еще есть. И я думаю, что они с ума сойдут от радости, узнав, кто приехал.

Сигруд изумленно смотрит на клочок бумаги у себя на ладони.

– Я был не готов, – ворчит, – к такому штурму.

– А мне раньше и не приходилось тебя убеждать, – говорит Шара. – Теперь ты знаешь, почему я такой хороший оперативник.

– А что за чушь про Даувкинда… – сердится Сигруд. – Это же детская сказочка! Они же верят, что сын короля Харквальда какой-то… мгм… прекрасный принц! Рассказывают, что он выйдет из моря, оседлав гребень волны, да еще и на флейте при этом будет играть! На флейте, представляешь! А тут я такой заявляюсь…

– Ты сражался в стольких битвах, так почему же медлишь перед этой, решающей?

– Одно дело убивать, – говорит Сигруд, – а другое – лезть в политику.

Шара похлопывает его по руке:

– Я тебе обязательно дам кого-нибудь в помощники. И тут не все сведется к политике. Многие пиратские корольки, как я понимаю, вряд ли захотят добровольно отказаться от власти. Так что не бойся, Сигруд, твои боевые навыки еще понадобятся, и не раз.

Она смотрит на часы:

– Я опаздываю. Поезд отходит через час, и мне нужно подготовиться к моей последней встрече.

– Собираешься еще кого-нибудь запугать-застращать?

– Нет, никаких запугиваний, – мрачно говорит Шара, поднимаясь. – Это будут нормальные такие угрозы.

Сигруд осторожно прячет записку:

– Мы скоро увидимся?

– Возможно.

Она улыбается, берет его руку в свою и целует исполосованные шрамами костяшки.

– Если справимся, то на мировых подмостках встретимся как равные.

– На случай, если что произойдет с тобой или со мной, я хочу, чтобы ты знала, – говорит Сигруд: – Ты всегда была хорошим другом, Шара Комайд. А я знаю всего несколько хороших людей. И я думаю, что ты – одна из них.

– Ты же из-за меня пару раз чуть не погиб!

– Чуть не погиб… подумаешь! – И его единственный глаз вспыхивает в свете газовой лампы. – Чего не сделаешь для хорошего друга…

Рассветные лучи окрашивают стены Мирграда в персиковый цвет. Они надвигаются, вырастая над фиолетовыми полями, и поезд летит им навстречу. «Интересно, днем стены какого цвета? Алебастрового? – думает она. – Или цвета кости? Вот как его назвать, этот цвет? И что мне писать? И что я всем скажу?»

Визжат и фырчат колеса поезда. Она дотрагивается до окна, в стекле призрачно отражается ее лицо.

«Я не забуду. Ни за что не забуду».

Она не заедет в Мирград: железнодорожная ветка идет прямо в штаб-квартиру губернатора Аханастана. Поэтому она не увидит проседающий храм Престола мира. Не увидит краны над мостом через Солду. Не увидит, как строители выкапывают из мусорных куч древний белый камень – камень Божественного города. И не увидит, что они с ним сделают. Она не увидит, как кружат над дымными столбами голубиные армады, приветствуя новый день. Она не увидит, как на рынке раскатывают циновки, раскладывают на них товар, как бродят по улицам торговцы, громко выкрикивая цены, – словно бы ничего не произошло в этом городе…

«Я тебя не увижу, – говорит она городу, – но всегда буду помнить».

Стены все растут и растут, приближаясь, а потом пролетают мимо – и начинают уменьшаться за спиной.

«Когда я вернусь к тебе, – думает она, – если вернусь, узнаю ли я тебя? Не останешься ли ты таким лишь в моей памяти? Может, я приеду и тебя не узнаю?»

Она могла те же вопросы задать Галадешу: родному городу, где прошла ее жизнь. Городу, который она не видела целых шестнадцать лет. «Узнаю ли я его? Узнает ли он меня?»

Стены ужались до крохотного цилиндра бело-персикового цвета, банки, плавающей на черных волнах.

«Пусть все и уйдет в прошлое, – говорит она им, – но я не забуду».