Пётр Африкантов - Старый дом под черепичной крышей

– Он же Фомы Фомича шавка, этот Сима,– поясняет Семён Ваганович, – сам боится, что его хозяин турнёт, вот и служит верой и правдой и неправдой тоже. По сути, он такой же бездомный как и мы, у него кроме этого, казённого вагончика ничего нет.

– Бездомный-то он бездомный, а власть имеет, приближённый, так сказать, к телу, – докончил профессор.

– Сволочь он порядочная, почище своего хозяина, гнида кусучая, – зло сказал Крокыч. Меня он старается не трогать, а вас не боится, потому, как вы позже меня появились на свалке, а я помню то время, когда он сам сапоги Митяю лизал и на вашем месте спал.

– А кто такой Митяй?

– Был тут до Симы, такой же, как и он хмырь, Митяем звали. Он Симе долбанков отвешивал, за непочтение старших. Сима эту систему с обворовыванием бомжей придумал, а не Митяй. Раньше тут так не было. – Что человек на свалке нашёл, то и его, а Сима другие порядки завёл – мзду с каждой найденной бутылки берёт, а не дашь – в шею. А если кто чего утаил, так или оброк наложит, или на неделю от свалки отлучит. Что вам говорить, вы и сами это хорошо знаете… При Митяе было вольготнее, хотя гнида была ещё та. Вспоминать то, как с ним расплачивались неимущие, стыдно. У того были свои тараканы в голове.

– А куда Митяй делся?

– Опился и умер на мусорной куче, а этот на его место, в прихлебатели махнул. Он меня за это не любит и побаивается, что я его подноготную помню. Других, кто его раньше знал, он всех со свалки выкурил, разбрелись кто куда.

– А чего он на меня взъелся? – спросил Позолотин.

– Так он терпеть не может тех, кто грамотнее его. Вы – профессор, а у Симы семь классов школы и восьмой коридор, куда его постоянно выставляли, да срок на зоне в придачу.

– А чего вы ему не скажете?

– Я сам по себе живу, в чужие дела не лезу, вот он меня и терпит.

– Послушай, Крокыч, может Симу поставить на место?

– Не поставишь, – заметил Семён Ваганович. – У них сила. Ты думаешь, он бы так издевался, если бы не директор свалки? Тот всю эту пирамиду выстроил. – Семён Ваганович помолчал и продолжил. – А что, удобно, сам в городе офис имеет, а Сима вроде управляющего здесь. Не будет же Фома Фомич на свалке гниющим смрадом и дымом дышать? Так заедет иногда со своей молоденькой красоткой, – всё в порядке, – и прочь, а та ещё носик пальчиками зажмёт, чтоб дух от свалки в нос не шибал и стёкла у машины поднимет… – что, не так?.. Так, – и он тряхнул шевелюрой. – Сам знаешь, что так, а говоришь.

Колеблющийся свет свечи слабо освещал хибарку с одним столом и стянутым проволокой стулом. На стене, повыше оконца, была сделана большая полка, куда профессор складывал, найденные на свалке, книги. Он всегда ворчал, когда находил то или иное раритетное издание и говорил, что люди сходят с ума, выбрасывая на свалку книги, что им нет цены. Остальное место в хибарке было заставлено планшетами, сделанными из картонных коробок. Это – эскизы Крокыча. Если же отодвинуть на стене почти незаметную картонку, то за ней откроется небольшая ниша. В нише лежат две стопки листов бумаги – это рукопись Вениамина Павловича. Одна стопка – черновой вариант, а другая – беловик.

«Интересно – что же он пишет?» – спросите вы. Поверьте мне на слово, что не может солидный учёный, историк, искусствовед, этнограф просто прозябать на свалке и не вести по мере сил и возможностей никакую научную работу. Эти рукописи в нише – плод размышлений профессора, это самое ценное, что у него есть в этой жизни. Нишу для профессора устроил Крокыч, после того как Сима, застав Позолотина за рукописью, со словами «Это тебе не Рио-де-Жанейро», выхватил листы, порвал их в мелкие клочки и бросил в лицо растерявшегося профессора. Причём здесь Рио-де-Жанейро – никто не знал. Наверное, Сима и сам не объяснит этого изречения, но автору мнится, что Сима представляет город Рио-де-Жанейро неким на земле раем. Только вряд ли он в нём когда-либо был.

Из сказанного же нельзя делать вывод, что Сима совершенное ничтожество и что в его сердце нет ничего святого. Как правило, напившись водки, он садится на пол своего вагончика или на мусорную кучу и, обхватив голову руками и раскачиваясь, начинает протяжно издавать один звук, похожий на плачь. «Ы-ы-ы…».

– Надо сходить, – как всегда говорит в такие моменты профессор, слыша Симин вой.

– Не ходите, – обычно жёстко отвечает Крокыч, – повоет, повоет и бросит; не первый раз.

– Не могу, у человека душа плачет, – как всегда отвечает художнику Вениамин Павлович и направляется к двери, говоря на ходу – не клоп же какой, а человек. Душа его у зла в затворницах пребывает, а её бог создал.