Ольга Толстова - Другая химия

Мартина многое для него делала, но Леонид всегда знал: она ничего не понимает. Не понимает, каково быть им, каково это: видеть мир совсем иначе. Всегда слышать этот чёртов голос в голове. Проваливаться в приступы, не помня ни себя, ничего вообще. Беата тоже вряд ли могла себе это представить, но её хотя бы научили не забывать, что быть «растением», вообще говоря, тяжело.

И сейчас она проигнорировала последнюю реплику Мартины и внимательно смотрела на Леонида, терпеливо дожидаясь его ответа.

– Я не знаю, – наконец сказал он. – Мне нужно подумать.

Мартина вздохнула: конечно, она хотела бы получить твёрдое согласие, но это было уже хоть что-то.

– Пойми, – вкрадчиво произнесла она, – тебе это сейчас нужно. Сетевое присутствие – это хорошо, это мы подняли, но у тебя вид творчества… неприбыльный по нашим временам. Даже для «растений». Потом сможешь хоть в башне из слоновой кости запереться, правда. Как… как Великий Боне, годами из дома не вылезать. Но пока нужно показываться на людях, светиться… мелькать…

Она махнула ладонью, показывая, как именно нужно мелькать.

– Пока ты ещё не он, – заключила она. – А только один из его учеников, поэтому…

– Думаю, достаточно, – прервала её Беата. – Проводить вас, Леонид?

Мартина воззрилась на неё – возмущённо и недоумённо. Не могла поверить, что серая мышка, зануда, «ботаничка» посмела её так грубо прервать.

– Да, – согласился Леонид. – До встречи, Мартина.

По дороге к выходу Беата спросила:

– Вы ещё ходите на встречи?

– Вот как раз сегодня иду. Через час.

Она кивнула:

– Помогает?

Леонид пожал плечами.

– Если нет, – предложила Беата, – я найду вам другую группу. Или ещё что-нибудь. Только скажите.

– Спасибо, – ответил он. От Беаты исходила волна заботы – искренней, а не «рабочей».

– Спасибо, – повторил он. – Но пока всё хорошо.

Про группу смешанного общения он слукавил: с группой не было всё хорошо. Но и плохо тоже не было. Просто никак.

Он приходил на встречи второй месяц, дважды в неделю. Цель у групп была благородная: помочь «растениям» вернуться в мир. Дать возможность общения с терпеливыми, добрыми, благожелательными и притом обычными людьми. В группу набирали восемь-десять человек, из них не больше двух «растений». Ставили профессионального ведущего, чаще всего это был кто-то из коллег Беаты или специалист по адаптации. Участники просто общались на любые темы, какие всплывут, иногда делились чем-то личным, выполняли упражнения. Ничего выходящего за рамки, ничего тяжёлого для «растений»; если кто-то не хотел говорить – молчал.

Ходили слухи, что такие группы действительно кому-то помогли. Леонид за собой пока никаких перемен не заметил.

Общаться с людьми легче не стало, по-прежнему самые простые слова застревали в горле. Со своими коллегами по несчастью легче не стало тем более, из них он вообще мало кого любил.

Группу Леонид делил с начинающим художником, заносчивым, словоохотливым и раздувшимся от гордости, что он не такой, как все. У Леонида с трудом в голове укладывалось, как такой бедой гордиться. Ну не бедой, но всё равно. Да и вообще, художник вызывал у него подозрения. Конечно, не симулянт, притворяться «растением» долго не выйдет, но иногда Леонида терзали сомнения. Художник любил напустить на себя загадочность или похвастаться фотографиями свежей работы, итогом очередного приступа. И Леонид послушно рассматривал тёмное фото на подсунутом под нос экране смартфона, потом всматривался в глаза художнику и с трудом различал в них ту самую искру, которую почует любое «растение». И слышал, да, всё-таки слышал в нём второе дыхание, – но уж больно слабое, едва заметное, из какого вряд ли родится что-то значимое.

Один раз он даже попытался провести «полевой тест»: ввернул в разговор фразу про «голос чужого». Художник цитату из Великого Боне узнал и захвалил: мол, какая тонкая метафора. Леонид промолчал в ответ, но выводы для себя сделал.

А ещё он был уверен, что это «недорастение» приходит в группу не за общением – а за тем, чтобы его там «облизывали». Ему требовалась аудитория, а вот проблем с социальным взаимодействием у него не было никаких.

Леонид ему люто завидовал; порой чувство вдруг поднималось со дна души, как убегающее молоко, мгновенно, захлёстывало его целиком. Он бы тоже хотел вот так: наслаждаться своей долей, а не мучаться из-за… всего.

Сегодня всё пошло хуже, чем обычно, за весь вечер удалось выдавить из себя всего с десяток жалких фраз. Едва дождавшись конца сеанса, Леонид выбрался наконец из лабиринта коридоров общественного центра.