– На полках нет пирожков, – доложил робот.
– Шёл бы ты отсюда от греха подальше! – чуть ли не криком ответил роботу Кеша. – А знаешь, в чём разница наших экономик? Там, в Америке, в их «Сотружестве», они уже допёрли до того, что надо гнаться не за тем, чтобы максимизировать прибыль от производства, а чтобы закрыть все потребности населения и не сделать ничего лишнего. Они пришли к тому, от чего мы в своё время отошли: экономика должна быть экономной. Не помню, кто сказал!
– А ты помнишь, что должен был придумать подарок Ждане ко дню рождения? – внезапно переменила тему Ганка, завидев, что муж уже не на шутку разошёлся. – Ребёнку, между прочим, восемнадцать лет исполняется.
– Помню, – снова отмахнулся от жены Кеша.
– Придумал?
– Это непросто.
– Когда это было для тебя просто?! – вскинула руки Ганка, явно недовольная тем, что важное дело даже не начато.
– Была бы она мужиком – я бы уже всё давно купил!
– Ах, простите! Я забыла, что родила не того ребёнка. Только вот гарантийный срок уже прошёл и товар возврату не подлежит! Пора бы уже привыкнуть за восемнадцать лет к тому, что у тебя дочка. И ведь каждый год одно и то же!
– Киби, что мне подарить Ждане на совершеннолетие? – обратился Кеша к роботу-помощнику.
Робот едва заметно шевельнул своей пирамидальной «головой».
– Что? – вопросительно глянул на жену Кеша, заметив её негодование. – Жесть за нас вкалывает, жесть тащит нам жратву с продскладов, жесть даже детей наших воспитывает! Так пусть жесть поможет и подарки выбирать.
– Подарок должен идти от сердца, – объяснила Ганка, – а у роботов сердец нет.
– Отцу стоит подарить своей дочери, – заговорил синтетическим голосом Киби, – такой подарок, который станет для неё самым лучшим в мире.
Киэй и Ганка вопросительно посмотрели на робота, который стоял неподвижно возле дивана и явно что-то обрабатывал в своих железных мозгах.
– Оставлю вас наедине, – заявил робот-помощник и вышел из комнаты.
Внезапно раздался звонок, и Кеша взял свой коммуникатор. Отвечая звонящему однозначно либо «да», либо «нет», он всё больше хмурился и вопросительно поглядывал на Ганку.
– Да. Да, – отвечал он кому-то на другом конце. – Да. Нет. Нет, я языковед. По образованию. Да. А как вы узнали? Ах, из социального профиля. Да. Буду ждать.
Он закончил разговор и молча посмотрел на Ганку, которой передалось волнение мужа.
– Из полиции, – сообщил ей Кеша. – Мне предлагают работу.
Все люди разные. Достаточно банальное заявление. Все это знают, все это понимают, все это говорят. Стóит человеку совершить поступок, который непонятен окружающим, как в толпе сразу скажут: «Все люди разные». Те, кто отличается обыкновением глубоко уходить в свои размышления, невольно придут к мысли, к которой однажды пришёл древнегреческий философ Платон. Он считал, что общество, которое является преломлённым отражением личности, скорее получится таким, каким является большинство членов, его населяющих. Если в обществе много единоличников, то это общество станет алчным, разобщённым. Коль обжорам нет числа, то болезни станут нормой и перестанут слыть недугами. С другой стороны, Платон утверждал, что не только люди наделяют государство своими личными чертами, но и само государство влияет на то, какие люди в нём живут. Двухсторонний процесс, из которого, кажется, нет выхода. Появись в благополучном обществе хоть один прохиндей – и со временем все станут прохиндеями, а государство утонет в притворстве и обмане. Таковы мысли великого философа, видевшего спасение рода человеческого в личностном росте, облагораживании себя с помощью наук, искусств и гимнастики. Так бы всё и продолжалось, если бы веками позже Исаак Ньютон не взял да и не заявил: «Действию всегда есть равное противодействие». Немецкие философы подхватили мысль великого англичанина и переложили её на общественные отношения. Тут и стало понятно, почему при появлении прохиндеев сразу же возникают благочестивые рыцари, как с засильем единоличников поднимают голову и альтруисты. Одно влияет на другое, всё взаимосвязано, переплетено и смешано неразрывно. В итоге общественные связи и отношения так усложнились, что простому человеку стало тяжко вникать в это. Так человек стал попросту довольствоваться всеобъемлющей фразой: «Люди разные».
Пока разным людям хватало еды и воды, они мало заботились о том, чтобы заниматься самосовершенствованием и читать немецких философов. Всех, кажется, устраивало положение вещей, когда у одного человека есть еда и вода, а у другого еда хорошая и вода не самая простая. Однако, когда, помимо еды и воды, у разных людей появились прочие потребности, вроде крыши над головой, приличной одежды, электричества в розетке, лекарств, образования для детей и возможности перемещаться из пункта А в пункт Б без существенных затрат, разные люди поняли, что у большинства из них есть намного меньше, чем у меньшинства. А затем разные люди стали замечать, что те, у кого есть больше, работают меньше тех, у кого есть меньше. По правде говоря, разные люди поняли, что есть прямая зависимость: чем больше ты работаешь, тем меньше у тебя есть. Тогда до людей и дошло, что они, конечно же, разные, но вот делят их всех на богатых и на бедных одинаково. А так как всё, что создавали люди, создавали именно те, кто работает и ничего не имеет, то они просто решили неработающим больше ничего не давать. К сожалению, не все разные люди поняли это, и, как результат, после небольшой неразберихи, унёсшей жизни миллионов людей, всё вернулось туда, откуда началось: кто не работает – тот ест. Правда, с тех пор фразу «Все люди разные» говорить уже побаивались и чаще говорили про «мы» и про «они», где «мы» оказывались угнетёнными, а «они» – вредоносными нахлебниками.
Читать дальше