Алексей Мутовкин - Fохтаун

Вся проблема заключалась в том, что Кеша симпатизировал «Системе». Он являлся одним из тех, как за глаза называли его молодые, «нафталиновых» стариков, который ничего не понимает в современных свободах и живёт прошлым. «Совок развалился два века назад! “Система” развалилась полвека назад! Сколько ещё раз надо всё сломать, чтобы вы, нафталинщики, поняли, что сказки про всеобщее благо – это только сказки?!» – примерно так заканчивались все разговоры с Кешей об экономическом положении, о митингах безработных, о неравномерном распределении результатов производительного труда человечества.

Но Кеша, как и все вокруг, хотел есть. Поэтому ему день ото дня приходилось делать глубокий вдох, садиться за рабочий стол и производить на свет, как он считал, клевету, наветы, ложь и враньё про «Систему». Попутно в обязанности критика входило восхваление господствующей в Объединённой Евразии и Африке системы иной, где все свободны, все молоды, всё зависит от тебя, главное – верить, и если есть желание, то всё получится, а коль ты лентяй, то и будешь бедным.

Кеша как мог обходил острые углы и старался не очернять «Систему». С каждым днём это удавалось всё хуже. Идеологические стычки с начальством учащались. И каждый день, глядя в окно, он мечтал уволиться с этой каторги лжи.

В этот день всё шло по плану: окно, мечты о том, что пора бы перестать идти наперекор своей совести, подсчёт дней до даты выплаты безусловного кредита, глубокий вдох, работа над материалами. Потом рутину прервало сообщение от начальника; молодой руководитель с быстрым мозгом и короткой памятью на лица вызывал к себе.

– Иннокентий, вы здесь работаете уже семь лет, верно? – спросил начальник, когда Кеша сел в кресло перед его прозрачным плексигласовым столом с тонкой, светящейся голубым светом полоской на краю, рассеивающей между начальником и подчинённым невидимый экран, поглощающий бактерии, передающиеся воздушно-капельным путём.

– Да, я работаю семь лет. Вряд ли анкета в компьютере врёт, – ответил Кеша.

– В компьютере, – повторил начальник, натянув на лицо пластиковую улыбку снисхождения. – Умеете вы подобрать слово! Ну да! Вы ведь по образованию лингвист!

– Языковед, – поправил его Кеша.

– Конечно, конечно! Да, ваш профайл в нашей базе действительно показывает семь лет. Ха-ха! Но, учитывая то, что последние семь недель творится с андроидами и с AI , то лучше перепроверить лично у человека. Похоже, мы до сих пор не можем полагаться на машины полностью.

– Так в чём, собственно, дело? – спросил Кеша.

– Иннокентий, я скажу прямо: нам урезали финансирование. Мы сокращаем штат. Сегодня мне выпал не самый приятный день; пришлось выбирать тех, кто останется, и тех, кто уйдёт. Я уже выслал сообщения тем, кто с завтрашнего дня не работает. Но вам я хотел сообщить лично. Всё-таки вы здесь работаете гораздо дольше меня. И вы, как я знаю, человек старых понятий.

– Всё ясно, – кивнул Кеша после непродолжительного молчания. – Что-нибудь ещё?

– Сожалею, Иннокентий, – сказал начальник, ломая себе пальцы, нервно улыбаясь и отводя глаза в сторону, – но вам ведь никогда по-настоящему не нравилась эта работа.

Кеша встал, пожал начальнику руку и вышел из кабинета. Надо было вернуться к себе в «цех», сдать дела, попрощаться с коллегами. Но Кеша отправился прямиком к выходу, последний раз приложил руку к автоматическому турникету, прошёл мимо антропоморфного робота-вахтёра, одного из таких, которых молодое поколение называет андроидами.

– Сегодня пораньше, Киэй Лиуанович? – выдал робот фразу, заготовленную на случай, если работник СКПД выходит из здания раньше пяти часов.

– Бывай! – кинул ему в ответ Кеша, помахав рукой, и, отвернувшись, тихонько добавил сквозь зубы: – Жесть ехидная!

Стеклянные двери распахнулись, и Киэй Лиуанович Карданов по кличке Кеша, или Иннокентий, ступил в свежий воздух свободного дня. Да, это была именно свобода – та самая, которую он так высматривал, глядя из кабинетного окна. В это время суток улица ещё пустовала. Редкие беспилотные автомобили тихо проезжали в сторону центра. По скамейкам в парке плясали сухие листья. А ведь ночью каждая скамейка служила кроватью бездомным людям. Когда он подумал об этом, ощущение свободы вздрогнуло и унеслось в порыве ветерка, отдавая эхом в зеленеющей на солнце листве. Кеша снова почувствовал себя так же стеснённо, как и там, в тёмном кабинете рабочей лжи. Кредиты, семья, безработица, пятьдесят пять лет и никакого желания делать что-либо на благо системы, где молодые люди не понимают разницы между «лингвистом» и «языковедом».