Петр Нестеров - Редактор

Тут Грин повернулся ко мне и увидев мои открытые глаза весело произнес, – ну вот и «виновник» пришел в себя, и продолжил, – теперь любезнейший, ни о каком ожидании не может быть и речи, «свободу Юрию Деточкину», причем немедленно!

Полицейский сжался и замотал головой, но все еще неуверенно и тут дверь распахнулась и вошел, всеми ожидаемый, именно майор в форме и почему то слегка небритый, с лицом то ли кавказца, то ли итальянца.

– Добрый день, господа пострадавшие и не участвующие, – после первой же фразы стало ясно, похож он именно на итальянца, – прошу снизить порог давления на моего подчиненного, год слава богу не тридцать седьмой и все невиновные ночуют дома, меня зовут Андрей Александрович Кочетков, не прошу меня любить, но прошу жаловать.

Тут он бросил быстрый пронзительный взгляд на молодого сотрудника и тот коротко, но четко указал взглядом на Грина, – прошу всех, включая узника покинуть помещение и ожидать в коридоре, а вас уважаемый, – обращаясь непосредственно к Грину, – прошу на пару слов….

Ну, натурально, я был немедленно освобожден, правда встать сразу не получилось, сильно закружилась голова и я чуть не упал, поддержал меня дядя Ислам, неизвестно как вдруг оказавшийся рядом, он подставил мне плечо, и я как раненый буржуинами мальчиш-кибальчиш, с его помощью вышел в коридор явственно подволакивая правую ногу.

В коридоре оказались лаконичные, но неожиданно удобные пластиковые стулья, соединённые группами по четыре, плюхнувшись на такой стул, я начал осознавать, что хотя подвижность моего тела возвращается ко мне, но чувствую я себя, явно не всего.

Разговор за дверью продолжался недолго и без повышенных тонов (мы бы точно услышали, двери здесь были хлипенькие), через примерно десять минут, дверь открылась, вышел Грин, и сказал, – Андрей зайди и расскажи господину полицейскому то, что посчитаешь нужным и если не возражаешь подробнее, но понятно не в ущерб себе, пятьдесят первую статью уголовно-процессуального кодекса еще никто не отменял….

Первое, что я увидел, зайдя в кабинет, это восседающего за столом майора, на столе стояла яркая лампа и, хотя она не была направлена мне в лицо, ассоциации именно с тридцать седьмым годом проявились явственно. Вид у итальянского майора был скучающим, чем-то Грин огорчил его до нельзя.

Я насколько мог подробно и последовательно, стараясь ни упускать деталей описал произошедшее на моих глазах. Упустил в разговоре я только две существенные детали: то, что я уже видел эту девушку раньше (не думаю, что это касается следствия) и то, что руки и туловище пострадавшего вытягивались, скручивались и превращались в холодное оружие (а то не избежать бы мне психушки, на Скворцова-Степанова).

Немного помолчав и пожевав губами майор сказал, – Складно, складно, только вот ведь в чем дело молодой человек, никакой девушки мы на месте происшествия не обнаружили, ни живой, ни мертвой, а все свидетели, включая таксиста, который кстати от вида разрывающейся на мелкие кусочки головы пострадавшего не справился с управлением своей машины и врезался как раз в тот угол дома где, прислонясь спиной к стене, по вашим словам, должна была стоять и заходится криком молодая дама, а кроме вас ее никто не заметил.

Тяжело взглянув на меня и коротко на Грина, майор произнес, – прошу подписать протокол осмотра места происшествия и ваши объяснения… Я взглянул на Грина, тот кивнул и прошептал одними губами: прочти… Я начал читать, не смотря на возмущенное сопение майора, буквально на второй странице, я наткнулся на фразу «….сильно фонтанирующие массы около мозговой жидкости, смешанные с кровью образовали на стене абрис, напоминающий тело человека…»

– Ну вот же. – возмущенно начал я, – у вас же в протоколе сказано…

– Молодой человек! – резко оборвал меня майор, – в протоколе описана объективная обстановка на месте совершения преступления, мы не делаем тут выводов, о том, как образовался этот кровавый абрис, не говорим, что это контур навязываемой вами девушки или нет, мы просто говорим о том, что он есть, а в причине образования этого граффити разберется следствие!

Мне осталось только подчинится, и пописать бумаги, но перед дверью, я оглянулся и робко спросил: – Андрей Александрович, а можно я буду интересоваться результатами розыска девушки, очень меня ее судьба интересует?

Я думал потолок рухнет от раздавшегося громоподобного смеха полицейского, он смеялся раскатисто, покраснев от натуги и покряхтывая, смеялся искренне, подвывая и даже немного прослезился, смеялся и Грин, но почти беззвучно, чуть согнувшись и держась рукой почему то за сердце, смеялся и просунувший в дверь (уже приоткрытую Грином) голову дядя Ислам, но смех его был скорее осторожным, вежливым и было понятно, он знает, в чем тут юмор.