Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

– До свидания.

И все на этом.

А чего еще было ждать?

– Витя, – позвала меня Иф Штеллай.

Я посмотрел на нее, и она, должно быть, что-то увидела такое во взгляде, потому что сказала:

– Ну, не расстраивайся, ты чего? Радоваться надо и гордиться собой, а ты унываешь. Честно говоря, не думала, что у тебя все получится так разрулить…

Боб уже исчез, растворившись где-то среди волновых потусторонних пространств. Иф Штеллай померцала еще немного рядом со мной и сказала:

– Мы не прощаемся. Во всяком случае, не навсегда: помнишь, я говорила, что умею быть благодарной? Да и должен же кто-то присматривать за тобой! Помни: тебе стоит лишь чертыхнуться!

Я криво усмехнулся. Стелла наклонилась ко мне, я почувствовал, как легкие электрические искры чуть кольнули мне щеку – и она тоже пропала, оставив только легкий запах, похожий на аромат заграничных духов.

– Ты доволен?

Машгиах был похож на именинника, праздник которого кончился, торт съеден, гости ушли, а он еще сидит за столом, чтобы продлить этот вечер и подольше не идти спать.

– Не знаю, – честно ответил я. – Всю жизнь я считал, что есть черное и есть белое. Но оказалось, что те, кто задают эти смыслы, сами никогда не выходят из серой зоны и что вообще невозможно понять, где какой цвет и кто его носит. Можно только попытаться сделать так, чтобы поменьше людей пострадали, пока одни и другие выясняют между собой отношения.

– Сегодня все получили подарки, – сказал машгиах. – Ну, во всяком случае, что-то для себя ценное. Яна – почти невесомое наказание, Иф Штеллай и Боб снова сравняли счет в игре с элохимами. Этот хитрющий Кардинал получил знания – пусть и не настолько полезные, как он предполагает, но все же. А чего хочешь ты?

Я задумался. Ничего не приходило в голову. Хотя…

– Не забывать. Насколько я знаю, после перезагрузки резервной копии Сферы вероятности стирается память о предыдущей версии. Так вот я хотел бы не забывать никогда того, что произошло со мной в эти дни.

– Будь по-твоему.

Худенький мальчик в нарядной рубашке слез со стула и направился к задней двери. Безмолвная старуха в черном двинулась следом. На полпути он остановился и обернулся:

– Мне передали твои слова. Я не буду больше выбрасывать хлеб.

Кафе опустело. Я погасил свет и вышел.

На улице впервые за последние недели не пахло гарью. Прохожих не было на ночных тротуарах, случайные автомобили спешили поскорее убраться с улиц, редкие окна домов светились испуганно, словно кто-то выглянул на мгновение наружу и сейчас снова спрячется, погасив свет и задернув плотные шторы. Дул ветер; гроза надвигалась; молнии вспыхивали в косматом сумраке, подсвечивая причудливые громады облаков, словно в надмирной выси сошлись в бою небесные фрегаты, сверкая огненными залпами орудий. Далекий грохот этой небесной канонады докатывался до земли, и вот ударил, загремел еще один залп, и на землю обрушился ливень, словно один из облачных кораблей получил пробоину в борту. Потоки небесной воды из разверзшихся хлябей мгновенно залили глаза, пригнули к земле, лупили безжалостно по голове и плечам, а под ногами забурлили, свиваясь, потоки, которые, едва не сбивая с ног, кружили водоворотами и с шумом обрушивались в ливневые люки.

Когда я дошел до дома, ливень превратился в размеренный, сильный дождь. Я вымок так, словно добирался вплавь, вода пропитала страницы записной книжки, размыв цифры и буквы в неразличимые чернильные кляксы, размочив в кошельке последнюю трехрублевку и превратив в водянистое голубое пятно печать на служебном удостоверении.

Родная квартира встретила теплой сонной тишиной и родными уютными запахами. Оставляя за собой лужи, словно выбравшийся из пучины водяной, я прошел к себе в комнату, стянул кое-как и побросал на пол промокшую одежду и встал у окна, глядя, как бегут дождевые струи…

03.53–03.53.03.53.03.53

…извиваясь, дрожа и скатываясь назад по стеклу. Мы въехали в область ненастья и ливней, и то и дело в окно вдруг громко били тяжелые капли, словно кто-то набирал их полные пригоршни и резко бросал, скрытый пологом волглого мрака. В непроницаемой внешней тьме то и дело бесшумно полыхали во всю ширину неба холодные фиолетовые зарницы – то ли отсвет далекой грозы, то ли сражений небесных фрегатов.

Колеса машинально отбивали свой приглушенный ритм в такт покачиванию вагона; вздрагивали синенькие цветочки искусственного букетика на столе, дрожали опустевшие рюмки, все уже подошло или подходило к концу: еда, выпивка, история, ночь и дорога. Наташа сидела, навалившись лицом на ладонь, тушь с ресниц осыпалась на бледные щеки. Адамов молчал, глядя в окно и отбивая пальцами ритм в унисон вагонным колесам.