Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

– Долго что-то, – сказал я через минуту.

– Да.

– Пешком быстрее поднялись бы.

– Нет.

Кабина спускалась целую вечность и еще лет триста в придачу, но наконец с лязгом и грохотом остановилась. Я открыл железную решетчатую дверь и через распашные деревянные створки мы втиснулись в подобие старинного шкапа с тусклым плафоном под потолком. Кнопок не было, и кабина, дрожа и стеная, пришла в движение, едва захлопнулась дверь.

– Все помнишь, что я сказала? – спросила Стелла.

– Не шутить, упасть и ползти, – уверенно ответил я.

– Убью тебя, – отозвалась она, и я не был уверен, что это шутка.

Мы вышли на площадке верхнего этажа. Свод стеклянного потолка светился, как облако в полуденном небе, плиточный пол был похож на бескрайнюю шахматную доску с зеленоватыми и кремовыми клетками. Единственная дверь была двустворчатой, красно-коричневой, и рядом с притолокой располагался старинный звонок, в ответ на нажатие которого за дверью раскатилась протяжная резкая трель. Послышались шаркающие шаги, и дверь отворилась.

На пороге стояла высокая костлявая старуха в черном платье до пола и черной косынке. У нее были маленькие, близко посаженные глазки, крючковатый нос и тонкие губы. Старуха посмотрела на нас и молча махнула большой ладонью, приглашая войти. Иф Штеллай, опустив взгляд, тихонько шагнула через порог, я вошел следом. За спиной щелкнул замок.

Квартира была под стать дому: потолок широкого коридора скрывался высоко в полумраке, а сам коридор, начинаясь от двери, уходил вперед, казалось, на десятки метров до следующего поворота. Где-то на половине пути справа виднелась открытая дверь, из которой доносился звук телевизора.

Старуха, шаркая, удалилась по коридору. Стелла присела на краешек стула рядом с вешалкой, на которой висел один только старомодный тканевый зонтик, посмотрела на меня, широко распахнула глаза и замахала вслед старухе.

– А ты?..

Она помотала головой.

– Нет, мне нельзя. Он приглашал только тебя.

Я отдал ей кепку с очками, помялся немного и отправился в путь. Звуки из открытых дверей становились тем яснее, чем ближе я подходил, пока не оформились в узнаваемую мелодию песни:

За раскрытыми белыми дверями я увидел большую комнату с двумя окнами и телевизором на ножках посередине, экраном ко входу. Перед телевизором стоял стул, а на стуле спиной ко мне сидел мальчик лет шести-семи: я не видел его лица и мог догадаться о возрасте только по тому, что вихрастая макушка едва торчала над высокой спинкой. Я оглянулся: Иф Штеллай энергично жестикулировала, будто матрос с флажками семафорной азбуки, показывая, чтобы я шел дальше.

звучало из телевизора.

За углом коридора оказалось его продолжение, правда, чуть покороче, и я, миновав пару закрытых дверей, оказался в просторной кухне, полупустой и бедно обставленной. Пахло скромным домашним обедом. Старуха в черном у газовой плиты что-то помешивала в кастрюле половником. Кроме плиты тут были только полка с посудой, стол, накрытый клеенкой, и три табурета, на один из которых я и присел, не дождавшись приглашения и рассудив, что хуже не будет. Старуха меж тем отложила в сторону поварешку, выключила огонь под кастрюлей и молча принялась накрывать на стол: порезанный большими ломтями круглый черный хлеб, солонка с крошечной металлической ложечкой, детская суповая тарелка с каким-то рисунком на дне, а когда она поставила глубокую тарелку и передо мной, я сказал:

– Спасибо, не голоден.

Старуха быстро зыркнула острым взглядом, равнодушно убрала тарелку и, похоже, совершенно утратила ко мне интерес.

В коридоре послышались легкие шаги, и на кухню вошел мальчик. Он остановился в проеме двери и, нахмурившись, стал смотреть на меня. Мальчик был худенький, в белой маечке на острых плечах, домашних трусиках и в больших взрослых тапках на босу ногу; густые светло-русые волосы растрепались и сбились, как после сна, но пронзительно-голубые глаза под густыми бровями глядели вовсе не сонно.

– Это ты Виктор? – уточнил мальчик.

У него был обычный голос шестилетнего паренька.

– Да.

Он забрался на стул, взял кусок хлеба, оторвал от него корочку и велел: