Уильям Риттер: Призрачное эхо

– Не могу, – сказала она после часа упражнений. – Не могу сдвинуть.

– Что ты не можешь сдвинуть?

– Твой носовой платок. – Она провела рукой сквозь скомканный кусок ткани на столе.

Если он и дернулся, то, казалось, скорее от ветра.

– Нет, – сказала я. – Не мой . Ты не можешь сдвинуть свой носовой платок, который я тебе подарила.

– Ну, значит, мой . Какой толк от платка, если я не могу его даже засунуть в карман!

Она гневно шлепнула платок тыльной стороной ладони, и тот немного разгладился.

Мы обе уставились на тряпицу. Дженни медленно подняла голову, встретившись со мной взглядом, и мы одновременно улыбнулись. Пусть это достижение и казалось незначительным, но оно послужило искрой, из которой должно возгореться пламя. С тех пор мы пользовались каждой возможностью, чтобы позаниматься.

Не все сеансы были настолько продуктивными, как первый, но какой-то прогресс наблюдался. В последующие недели нам пришлось расстаться с несколькими хрупкими блюдами, и разочарование не раз возвращало Дженни к тому самому «эху». Но за каждой небольшой неудачей следовал еще больший успех.

Мы расширили область наших тренировок и попробовали покинуть дом, чего Дженни не делала с момента смерти. Эта задача оказалась куда сложнее. Самое большое, что ей удалось, – это поставить ногу на дорожку, но после она целых полдня пыталась материализоваться снова.

Когда выход во внешний мир не принес результатов, на которые мы надеялись, я решила углубиться в мир внутренний. Я понимала, что мы ступаем на еще более опасную территорию, но на следующий день попросила Дженни подумать и рассказать все, что она помнит о том вечере.

– Ах, Эбигейл. Лучше мне не… – начала было она.

– Только то, что не вызывает у тебя тревоги, – сказала я. – Самые мелкие, незначительные подробности. Не думай ни о чем серьезном.

Дженни глубоко вздохнула. Точнее, не вздохнула, поскольку она никогда не дышала, но просто сделала похожее на вздох движение – наверное, чтобы успокоить себя.

– Я одевалась, – начала она. – Говард собирался сводить меня в театр.

– Как мило.

– Снизу донесся звук. Открылась дверь.

– И?

– Вам нельзя здесь находиться, – сказала Дженни.

Мурашки пробежали по моей спине еще до того, как я ощутила холод. Я сразу же узнала эти слова. Они исходили из какого-то темного уголка души Дженни.

– Я знаю, кто вы.

Ее платье было элегантным и безупречно чистым, но тут я заметила, что воротник у него порван, а само оно темнеет на глазах. Дженни уже распадалась и разделялась на несколько призраков. Эти ее «эха» походили на жуткую версию тех салонных игрушек, которые любила покупать моя мать, – небольшие карточки на палочках, с рисунком птицы на одной стороне и пустой клетки на другой. Когда палочки вертели, то создавалось впечатление, что птица находится в клетке. Такой нехитрый трюк, обман зрения. Так и Дженни теперь мелькала перед моими глазами, грациозная и гротескная – две версии, сливающиеся в одно изображение, но какой-то частью своего сознания я понимала, что они не одно и то же. Ее брови нахмурились, глаза расширились от гнева и смущения.

– Дженни. Это я, Эбигейл. Ты в безопасности. Никто не…

– Вы работаете с моим женихом.

– Дженни, вернись ко мне. Все хорошо. Ты в безопасности.

– Нет!

– Ты в безопасности.

– НЕТ!

К тому времени как она снова появилась, я успела убрать все осколки и расставить мебель. Она всегда возвращалась, но ей требовалось некоторое время, чтобы оправиться после «эха». Чтобы не терзаться самой, я занималась рутинными делами: просматривала старые записи и пометки, составленные моим предшественником Дугласом. Дуглас был странной птицей, зато обладал безупречным почерком. Конечно, пока у него еще были руки, по которым он, казалось, вовсе не скучал теперь, когда их заменили крылья. И когда я говорю «птица», я говорю буквально – Дуглас превратился в селезня, выполняя свое последнее официальное задание. Работа на Р. Ф. Джекаби сопряжена с некоторыми уникальными профессиональными рисками.

В настоящее время Дуглас сидел на полке и наблюдал за моими занятиями, иногда неодобрительно крякая или взъерошиваясь, когда я, по его мнению, записывала что-то не так. Быть птицей ему, похоже, нравилось, но от этого он не становился менее привередливым и дотошным, чем в своем человеческом воплощении. Дженни материализовалась медленно; когда я заметила ее появление, она выглядела лишь как намек на мерцающий свет в углу. Я не стала ее торопить.