Ная Геярова: Институт проклятых. Сияние лилии [litres]

«Дура! – обругала сама себя. – Так тебе и надо будет, если не выпустят. Ишь испугалась звуков лесных! А здесь тебе теперь не страшно? И отчего чужому человеку доверилась? Хотя какая теперь разница, по приезде видно будет. Если он вообще меня в город повезет».

Я попятилась, устало опустилась на диванчик рядом с ворохом тряпья. Вытянула ноги, хоть они отдохнут. Да и мне бы не мешало. Куда бы меня ни привезли, силы понадобятся. Я прикрыла глаза и опустила голову на тряпки.

– Осторожнее! – раздраженно буркнули из-под них.

Я вскрикнула и одним прыжком оказалась на диванчике напротив, поджав под себя ноги. Усталость молниеносно пропала. Я пошарила по сиденью в надежде нащупать хоть что-то, чем можно защититься.

– Здравствуйте! – продолжили из угла.

– З-здравствуйте! – пролепетала я, не найдя ничего, кроме собственной сумки, и оттого крепко прижав ее к груди.

Ворох тряпья зашевелился. Из-под него показалось худощавое конопатое лицо. Карие глаза пристально смерили меня взглядом. Потом сощурились и тут же удивленно распахнулись. Тонкие губы растянулись в доброжелательной улыбке.

– Зак! – Человек откинул тряпье, на деле оказавшееся серым бесформенным плащом. Протянул худую руку. – Зак Дюшон.

Я облегченно выдохнула. Совсем забыла, а ведь извозчик говорил, что везет чадо в институт. Вот это самое, рыжее, конопатое, взлохмаченное чадо.

– Найли, – не могла я не улыбнуться в ответ от всего его несуразного и даже чуть диковатого вида. – Найли Сторм.

– Рад! Очень рад! – Он с таким усердием тряс мне руку и заглядывал в глаза, не переставая улыбаться, что я испугалась, не взыгрался ли во мне снова треклятый дар. Вот сейчас поднимется, нахлынет, и будет добродушное чадо валяться у моих ног. Вот тогда мне точно несдобровать. Горько усмехнулась: ишь как оно вышло, я практически сама загнала себя в камеру. Сбежать из запертой кареты с решетками на окнах я не представляла себе возможным. Но тут Зак наконец отпустил мою руку. Начал суетливо озираться. Я облегченно выдохнула. Пронесло! Паренек встал. Роста он оказался невысокого, пожалуй, на полголовы выше меня. Он весело подмигнул мне, откинул седушку диванчика, под ним оказалась ниша, из нее он выудил полосатый платок.

– Расстилай, – Зак подал мне его с торжественным видом.

Я послушно раскинула платок на своем диванчике.

– Накрывай! – Он склонился над нишей, доставая из нее продукты.

В руки мне легла круглая буханка хлеба. Потом кусок буженины и головка желтого сыра. Фляжка с плескавшейся внутри водой.

У меня от одного вида еды слюнки потекли.

– Сейчас поужинаем. – Зак уселся напротив. – Одному кусок в горло не лезет.

Я усиленно закивала головой.

Парень вытащил из-за пояса ножик, вытер о штанину, отрезал кусок хлеба, шмякнул на него толстый кусок мяса, а сверху сыр.

– Держи! – протянул мне.

Я схватила бутерброд и вцепилась в него зубами. Но вдруг представила, как выгляжу со стороны, и покраснела. Зак не переставал улыбаться. А улыбка у него была открытая и располагающая, будто мы знакомы всю жизнь. И мне стало спокойно с ним. Я отбросила всякие стеснения и с удовольствием начала жевать. Зак взял в руки фляжку, открутил крышку. И вот тут только что откушенный кусок чуть не встал у меня поперек горла от удивления. Пальцы Зака стали раскаленно-красными, он сжал фляжку в ладонях, а через минуту из тонкого горлышка пошел дымок. Вода забурлила! Руки парня вернулись в обычный вид, кожа приобрела нормальный цвет. Зак спокойно разлил кипяток по стаканам.

– Как ты это сделал? – кусок все же пришлось прожевать, прежде чем спросить.

Парень отпил из кружки.

– А ты думаешь, отчего меня в этот зверский институт отправили? – Он откусил от своего бутерброда и начал медленно жевать.

Зверский институт? Мне стало не по себе. Интересно, и что за институт такой? Спрашивать дальше было неудобно. Я откусывала от бутерброда, а сама все наблюдала за Заком. Милый, лицо доброе, а вот глаза грустные, будто тоска в них глубокая и болезненная.

– Смотреть на меня отец не может… – прервал мои размышления парень. – Хотя какой он отец, – произнес горько. – Мама изменила, сама при родах умерла, так и не сказав, кто настоящий родитель. Убить младенца рука не поднялась. Только чем старше я становился, тем сильнее от отца отличался. Все во мне не так, лицо чужое, телом не вышел. Братья у меня знаешь какие? – прозвучала легкая зависть, следом тяжелый вздох. – Разве что и есть семейного – глаза. Мамины, говорят, карие. А тут еще и «странности». Отец долго старался терпеть мое присутствие рядом. Но, видимо, терпелка закончилась.