Лев Соколов - Золотой конвой [СИ]

— Пора уходить, — сказал краском Екимов, отогревая у умирающего костра озябшие пальцы.

— Пора. — Согласился Медлявский. Еще только одно. У меня здесь остался еще один человек. Прапорщик Краузе. Он сидел с винтовкой на той скале… Это нам по пути.

— Заглянем. — Согласился Екимов. Раз уж начали, приберем до конца.

— Слушайте, Екимов — Медлявский вспомнил свой последний разговор с Краузе — У вас в отряде не было такого Владимира Сенцова? Бывший царский офицер.

— Был. — Кивнул Краском — Был такой. Артиллерист от бога. Погиб в нашу первую стычку. Знал его?

— Нет, слава Богу. — Медлявский качнул головой. — Краузе знал. Близкие товарищи по училищу. Краузе в него пулю и вложил. Переживал потом.

— Усобица. — Екимов вытер иней с усов и щетины. — Паскудное это дело.

— Да… — Медлявский на секунду прикрыл глаза. — Как же мы дошли до такого дерьма, Екимов? Я вижу в этой безумной бойне тех, кто превратился в мясников, и вижу тех, кто остался людьми. Все перемешаны. Разделение проходит не по границам политических партий. Со всех сторон есть нормальные люди. Почему же мы не смогли договориться? Русские не должны стрелять в русских. Не должны.

— На фабриках бывал когда, до войны? — Спросил Екимов.

— Нет.

— А мне доводилось. Повезло, потом приметил меня человек. Взял в учебу на завод, выучился я на слесаря-лекальщика. Вышел я в люди не последний человек стал на Мотовилихе. Но те — первые месяцы на фабрике Скоромыслова… Там такое скотство творилось… Сам не увидишь, не передать. Вонь, грязь, люди как свиньи. Хуже, чем свиньи. И работа, по четырнадцать часов в день. Четырнадцать! А с фабрики не выпускают. Живешь прямо при ней. Иначе штраф. А хочешь купить еды, — покупаешь в прифабричном магазине, где цены втрое. А в сортирах не убирают, — знаешь, почему? Владелец объяснил, — если в сортирах убрать, рабочие начнут там отдыхать… Такие дела.

— Ужасно, — согласился Медлявский. — Но ведь и мы за перемены! Сибирская директория не за восстановление царской власти. Мы…

— Не царь на той фабрике людей гнобил. — Перебил Екимов. — Позволял, да. Наплевать ему с его царского насеста было, — может быть. Но гнобил нас владелец-буржуй. И вы хотите, чтобы буржуи были. А мы — чтоб не было. Вот и вся политика. И ты прав. Не должны русские стрелять в русских. А жилы тянуть одни русские из других — должны? Должны быть среди русских упыри, — которые сосут из работяг здоровье, и превращают их кровь в свою деньгу? Подлость и скотство укоренились. А что теперь — это уже ответ идет. И это я с тобой говорю, потому что кое-чего в жизни видал. А работяга с фабрики, тебе бы сразу лицо кулаком проштробил. Потому что, в нем ничего кроме ненависти нет. Одна у него политическая программа Буржуй-Фонарь-Веревка. Ему эту программу очень долго вколачивали. Каждый день, по четырнадцать часов.

— А что они смогут построить? Твои, — у которых только ненависть? Разрушат, да. А построят-то что?

— Новый мир построят. У кого самого шкура в рубцах, — других пороть не будет.

— Но нельзя же все рушить, Екимов. Реформировать надо.

— Кто мешал? Долгие годы шло до точки. А теперь поздно. Реформа с помощью винтовок идет. Реформируют живых врагов в мертвых.

— Понимаешь, Екимов, вот какая аналогия… ну, сравнение то есть: Нельзя сносить до снования дом, в котором живешь. Худую лодку посреди океана не раскачивают.

— Дом сгнил и рухнул, лодка утонула. Хоть шатай её сидя на дне, хоть нет… Только кое-кто еще этого не понял. Ничего, прозреют. Только многим уже поздно будет.

— Но кто вас ведет? Ваш Ленин — немецкий шпион.

— Брешешь! Это ваш Колчак — британский шпион!

— Откуда?! Это не доказано.

— А про Ленина?! На заборе тоже пишут… Разве у Ленина немецкое войско? Нет его! Это у вас в Колчакии вашей, — войска англичан, да американцев, да японцев, да еще черт знает кого. Э, ладно. О чем говорить. Неплохой ты по всему мужик, Медлявский, но замороченный. Костер-то совсем умер. Давай вставать, пока носы не отморозили. Двигать надо.

Они вышли из крепости, и пошли кедровым лесом. Спускаться с холма было легко, ноги несли сами. Прошли распадок. Потом начали подниматься на другой холм. Который венчала скала.

— Как же Краузе здесь поднимался? — Пробормотал Медлявский. — Скорее всего, вот здесь, справа по складке. Пойдемте, Екимов.

Они поднимались, поддерживая себя, где можно, руками. Скала начиналась полого, и только постепенно, к вершине набирала крутость.

— Осторожней, — Предостерег идущий первым Медлявский. Можно поскользнуться на снегу.